Хотя многим из нас доставалось из-за его доносов, надо признать, что Карим не был злым. Все мы знали его историю: его отдали Хуссейн-хану, когда ему было чуть больше семи. И с тех пор вся его жизнь проходила в этих стенах — этот дом стал его домом, и я даже думаю, что он по-своему привязался к Хуссейну, несмотря на то что работал, как мы, плакал, как мы, и, как и мы, знал, что такое Склеп. У Карима — как и у всех нас — не было выбора. Теперь, когда он вырос и не мог ткать ковры, он боялся, что его просто-напросто вышвырнут, как пару старых прохудившихся туфель.
Когда нам попадало из-за него, мы злились, но в глубине души понимали, что его судьба могла стать и нашей. Впрочем, нам не приходилось тогда часто думать о будущем.
Единственный, кого обошел ураган угроз и молений Хуссейна, был Икбал. Его хозяин почти никогда не попрекал и уж точно не позволял себе лезть к нему со своими притворными ласками. Время от времени он просто проходил мимо его ткацкого станка, смотрел, как далеко Икбал продвинулся с ковром, но ничего не говорил. Икбал же вообще не обращал на него внимания: не отрывался от работы, не жаловался, не плакал, не дразнил Хуссейна за его спиной.
— Видно, цепь его приструнила, — говорил кто-то из ребят.
— Да нет, — отвечал кто-то, — это он хозяину в любимчики набивается.
Я знала, что это было не так. А самого Икбала ничуть не волновала эта болтовня, и ему, казалось, было совсем не интересно отвечать на провокации. Что там говорить — нам, детям, нужно было быть дружнее, раз нам выпала одна участь, а мы вместо этого часто ссорились, разбивались на группки, и старшие командовали младшими, словно это могло как-то облегчить нашу судьбу.
«Не обращай внимания» — все, что говорил мне на это Икбал.
Как-то в полдень, во время обеденного перерыва, пока мы отдыхали на выжженном солнцем дворе, Карим завел разговор — с тем хитрым и таинственным видом, какой он всегда напускал на себя, когда решал поделиться подслушанной хозяйской тайной.
— Нам не стоит обижать нашего нового друга, — сказал он, показывая на Икбала, — оказывается, он особенный. Ценный. Я слышал, как Хуссейн говорил об этом одному торговцу.
Все притихли и стали слушать внимательно.
— И что же в нем такого особенного?
Карим подождал, пока все внимание не будет приковано к нему. Сперва он махнул рукой, как бы говоря: «Я-то знаю, но вам не скажу», потом огляделся вокруг, чтобы убедиться, что никто, кроме нас, его не слышит, повел плечами, плюнул на пыльную землю и еле слышно зашептал:
— Ковер, над которым он сейчас работает, не такой, как все остальные. Это голубой «Бухара», слышали про такой? Эти ковры делают не чаще двух-трех раз в год — так Хуссейн сказал, я своими ушами слышал. Стоит «Бухара» кучу денег, так что кому попало его не доверят, тут нужен мастер.
Он снова сплюнул.
— Так вот, получается, наш дружок-то мастер. Кто бы мог подумать, а?
Пятнадцать пар глаз уставились на Икбала.
— Это правда? — спросили мы.
Икбал покраснел до ушей.
— Не знаю, — пробормотал он.
— Да знает он, знает, — сказал Карим, — он уже такой ковер делал. Хуссейн говорил, я слышал.
— Что, правда? Правда? — принялись спрашивать все в один голос.
— У меня было три хозяина до Хуссейн-хана, — ответил Икбал, — и да, для одного из них я делал такой ковер.
— И как же у тебя получилось?
— Не знаю. Я просто повторил рисунок, который мне дали.
Мы молчали несколько минут, обдумывая то, что услышали.
— Но если это так, — сказал мальчик, который с семьей бежал из Индии и немного заикался, — почему тогда твои прошлые хозяева тебя продали?
— Я не знаю, — снова пробурчал Икбал.
Было видно, что он стесняется всей этой истории и ему неприятно, что зашел этот разговор.
— А ты, Карим, ты же у нас все знаешь, — не слышал, почему его продали, если он такой особенный?
Карим надулся как индюк:
— Я-то знаю, но вам не скажу. Хозяин мне доверяет и не любит, чтобы я болтал направо и налево.
Тут Карим надулся так, что стал круглым как шар, и тогда мы сказали: «Смотри лопнешь!» — ну он и разозлился! Потом, когда все снова утихли, мальчик с очень темной кожей, который видел море, потому что был родом с юга, поднялся с бортика колодца, где сидел все это время, и подошел к нам.
— Раз так, — сказал он, — хозяин спишет твой долг. Если этот ковер и вправду так много стоит, то он точно простит тебе долг.