самой ткани. А в какой-то далёкой, тихой комнате ювелиры, с глазами, чудовищно выглядящими из-за линз, зажатых под бровями, высвобождали из семейных реликвий драгоценности, оправы которых были признаны недостойными их.
Это была слабая надежда, которая побудила наименее подготовленных из просителей войти во внутреннюю комнату отеля, — надежда на то, что какой-нибудь землевладелец как раз в это время может находиться во власти легкого безумия, которое может закончиться только тогда, когда все его имущество будет отпечатано, высечено, вышито или нарисовано доказательством того, что он по-новому интерпретировал свою жизнь.
Я многому научился у исследователей эмблем. Но я знал, что лучше не подвергать сомнению основателей религий. Я никогда не слышал, чтобы житель равнин всерьёз говорил о своих религиозных убеждениях. Подобно австралийцам на далёком побережье, жители равнин часто восхваляли религию в целом как силу добра. И, как и на побережье, всё ещё оставалось меньшинство семей, которые посещали воскресные службы, католические или протестантские, в унылых приходских церквях или соборах с их нелепым европейским обликом. Но я знал, что эти обряды и банальные высказывания, произносимые публично, часто были призваны отвлечь внимание от истинных религий равнин.
В чистейшем виде они процветали среди семей, давно отказавшихся от традиционных церквей (а вместе с ними и от народных воспоминаний о поздней Римской империи или елизаветинской Англии) и проводивших воскресенья в кажущейся праздности в тихих комнатах своих изолированных особняков. Я не слышал ни об одной секте, насчитывающей больше трёх-четырёх человек, и ни об одной, чьи догматы могли бы быть систематизированы или хотя бы перефразированы самыми красноречивыми из её последователей.
Меня уверяли, что там практикуются сложные ритуалы, и их эффективность превозносилась. Однако, похоже, люди, наблюдавшие за сектантами день за днём и даже подглядывавшие за ними в самые интимные моменты, не видели ничего такого, чего не заметил бы любой нерелигиозный житель равнин, – и сочли бы это обыденным или даже незначительным.
Та же загадка была и в группе, которая ждала меня в отеле – так называемых основателях религий. В них было что-то внушительное, но ничто из того, что они говорили или делали, не объясняло, почему их так часто принимали в высоких домах. (Я слышал, что лишь немногие из них получали постоянную работу. Они практиковали недолго, за очень высокую плату, после чего впадали в немилость и увольнялись, или же объявляли свои задачи выполненными и уходили в отставку.) И человек другой профессии, случайно наблюдавший за одним из них, ухаживающим за…
благосклонность группы землевладельцев привела к тому, что священник неизвестного толка лишь уговаривал вельмож пить и разговаривать, а он их слушал.
Когда-то я начал сомневаться в существовании этих эзотерических верований равнин. Но затем мне указали на некоторых жителей равнин. Я могу объяснить впечатление, которое они на меня произвели, лишь сказав, что они, казалось, знали то, о чём большинство людей лишь догадываются. Где-то среди колышущихся трав своих поместий или в самых малопосещаемых комнатах своих разбросанных домов они узнавали истинные истории своей жизни и знали, кем они могли бы быть.
Всякий раз, когда мне приходило в голову позавидовать жителям равнин, черпающим столько силы в своих личных религиях, я поднимался в свой гостиничный номер, садился с серьезным видом и делал дополнения к заметкам для своего сценария фильма, словно это было частью моих собственных религиозных поисков, которыми интересовался какой-то посторонний человек.
*
Меня позвали во внутреннюю комнату в тот самый час, когда власть и расточительность крупных землевладельцев казались наиболее устрашающими. В одном из коридоров, ведущих к их бару, я оглянулся через плечо на далекую дверь. Окно-фрамуга над ней представляло собой крошечный прямоугольник яркого света.
– сигнал того, что равнины снаружи томились под полуденным солнцем. Но это был день, о котором землевладельцы ничего не знали. Ни один рассказ об их богатстве, который я слышал, не поразил меня так, как их беспечное пренебрежение целым днём. Я вошёл в их прокуренную комнату, всё ещё полуослеплённый увиденным мной отблеском солнечного света, который они отвергли.