Итак, я предположил, что женщина, каждый день просиживавшая в раздумьях о судьбе мужа и жены, которых она когда-то увидела на какой-то странной равнине, убедила себя, что заблуждалась, полагая, что когда-нибудь сможет приблизиться к ним или к их необычному ландшафту. Всякий раз, когда она пробиралась по пустым коридорам и мимо безмолвных комнат, где когда-то надеялась произнести или услышать фразы, которые свяжут окружающие её равнины с равниной, которую она лишь предугадала, к безоконному углу, к терпкому утешению так называемых философов потерянных, я предполагал, что она уже покорена их учениями. В таком случае, пока я украдкой наблюдал за ней, она пребывал не в неопределённом расстоянии между её нынешним положением и каким-то особняком и далёкими поместьями,
Некая другая женщина пришла занять это место, но на обширных, неопределённых равнинах она, возможно, всё же не вошла бы. Ибо мыслители этой школы не задумываются над тем, может ли однажды возможность, однажды принятая во внимание, показаться соответствующей некоему скудному набору событий. Они уделяют всё своё внимание самой возможности и оценивают её по её масштабу и длительности, в течение которой она существует за пределами досягаемости случайного расположения зрительных образов и звуков, которое, по неосторожности говоря, называют действительностью и которое, возможно, даже некоторые жители равнин считают символом угасания всех возможностей.
Поэтому женщина могла бы счесть главным преимуществом стольких лет, проведенных среди никому не известных равнин, с мужчиной, который так и не объяснился, то, что это когда-то позволило ей предположить существование женщины, чье будущее включало даже маловероятную перспективу провести половину жизни среди никому не известных равнин с мужчиной, который так и не объяснился.
Но философия равнин включает в себя так много из того, что я когда-то считал предметом художественной литературы, что жена моего покровителя, возможно, прочла её задолго до некоторых трактатов, которые я просматривал в те годы, когда позволял себе следовать разветвлёнными путями, ведущими от сноски к сноске в объёмных, но маргинальных исследованиях «Времени, Равнины За Пределом». (Это разрозненные рассказы о событиях, которые могли бы занять лишь мгновения в жизни затронутых ими людей, но описываются как главные события их истории.) Она наверняка прочла бы, подумал я, хотя бы один из этих рассказов о мужчине и женщине, встретившихся лишь однажды и признавших, что благопристойные взгляды и слова, которыми они обменялись, обещали им так много, что они больше не встретятся. И, следя за рассказами о дальнейшей жизни этих пар, она, должно быть, поняла, насколько малой частью её собственной истории были её собственные годы в этом доме. Дни ненарушаемой тишины, краткие мерцающие сумерки и даже утра, которые, казалось, вот-вот вернут равнинам то, в чём она ещё не совсем отчаялась, – всё это были лишь намёки на жизнь, которая могла бы быть: на бесчисленные пейзажи, созданные годами ранее безмолвным обменом между ней и молодым человеком, который мог бы привести её куда угодно, только не на эти равнины, куда он обещал её привести. Между нами, казалось, росла такая симпатия (хотя мы никогда не разговаривали, и даже когда один из нас смотрел через библиотеку, глаза другого всегда были
(перевернувшись на какую-нибудь страницу текста или на страницу, ожидающую своего текста), я надеялся, что она даже поверит, будто годы, проведенные ею в этом районе, имеют ценность, подобную той, которую ее любимые авторы приписывают всем жизням, которые, казалось, ни к чему не привели. Для некоторых из этих писателей она, казалось, предпочитала смотреть на многое из того, что называется историей, как на пустое зрелище жестов и необдуманных высказываний, сохраняемых отчасти для того, чтобы оправдать мелочные ожидания тех, кто озабочен тем, что можно надежно предсказать, но главным образом для того, чтобы дать возможность проницательному человеку предвидеть то, что, как он знает, никогда не произойдет. Некоторые из этих философов даже утверждали, что годы беспокойства этой женщины были, из всех мыслимых случайностей, единственным последствием, соответствующим моменту, когда молодая женщина увидела мужчину, который увидел ее такой, какой она, возможно, никогда больше не появится. Для них (их работы незаметно размещены на дальней полке, но вполне возможно, что она наткнулась на них хотя бы раз за все годы, проведенные в этой библиотеке) целая жизнь — это не больше и не меньше, чем возможность доказать, что этот момент совершенно не связан со всеми последующими, и он тем более ценен, чем больше прожитый год, подчеркивающий это доказательство.