Приняв это решение, я надеялся, что и я, и эта женщина сможем спокойно побыть друг с другом в наших отдельных уголках библиотеки, уверенные в возможности встретиться в молодости, пожениться и узнать друг о друге то, что двое таких людей узнали бы за полжизни. Но вскоре я обнаружил в этом источник недовольства (как, пожалуй, и во всех возможных вариантах). Когда я даже смутно представлял себе нас двоих мужем и женой, я вынужден был признать, что даже такие люди не смогли бы существовать без возможного мира, уравновешивающего то, что для них было реальным. И в этом возможном мире была пара, молча сидевшая в отдельных нишах библиотеки. Мы почти ничего не знали друг о друге и не могли представить себе иного, не нарушая равновесия миров, нас окружавших. Думать о себе в других обстоятельствах означало бы предать тех, кто мог бы быть нами.
Я пришёл к этому пониманию некоторое время назад. С тех пор я стараюсь избегать тех комнат, которые всё больше заполняются книгами, призванными объяснить Время. Однако иногда, проходя мимо этой части библиотеки, я замечаю, как какая-то перестановка новых книг ведёт меня окольными путями мимо комнаты, где я раньше наблюдал за женщиной. Она сидит дальше, чем я её помню, и изменившаяся схема полок и перегородок уже отделила её от меня на первый из тех, что неизбежно превратятся в лабиринт тропинок среди книжных стен, когда это крыло библиотеки станет зримым воплощением того или иного из тех узоров, которые приписываются Времени в томах, тихо стоящих в её сердце.
Иногда мне доставляет удовольствие видеть её так близко к переполненным полкам, что бледность её лица на мгновение оттеняется слабым многоцветным свечением от более суматошных томов в обложках вокруг неё. Но я предпочитаю не появляться в местах, отведённых для Времени, как бы близко я ни подходил к взгляду простого человека на всё, что может…
со мной случалось. Я боюсь, возможно, безосновательно, что меня околдуют образы того, что почти произошло. В отличие от настоящего жителя равнин, я не хочу слишком пристально всматриваться в жизни других людей, которые могли бы быть мной. (Именно этот страх и привёл меня на равнины: в единственное место, где мне не нужно беспокоиться о подобных возможностях.) Бесчисленные тома этой библиотеки плотно набиты умозрительной прозой; так много глав, одна за другой, появляются в скобках; такие глоссы и сноски окружают ручейки настоящего текста, что я боюсь обнаружить в каком-нибудь заурядном эссе жителя равнин без особой репутации пробный абзац, описывающий человека, похожего на меня самого, бесконечно размышляющего о равнинах, но так и не ступившего на них.
Поэтому теперь я обхожу стороной тома, в которых само Время предстаёт как ещё одна разновидность равнины. Я не хочу, чтобы меня видела, даже эта безмолвная женщина среди этих удлиняющихся рядов провокационных названий, как человека, видящего Время, Невидимую Равнину, или приближающегося ко Времени, Равнине Запредельной, или ищущего путь обратно из Времени, Равнины Бездорожья, или даже окружённого Временем, Равниной Беспредельной. Когда я наконец объясню себя простым людям, я должен предстать человеком, убеждённым в своём собственном взгляде на Время.
Свет вокруг меня будет тусклым. Возможно, это будет какая-нибудь комната из тех, что мне ещё предстоит посетить в этой самой библиотеке. Мои зрители знают о равнинах снаружи, но долгие дни, возможно, уже прошли. Их интересуют лишь кадры из фильма о человеке, видевшем равнины с неслыханной точки обзора. И даже если они переведут взгляд с этих кадров на человека, их создавшего, то увидят лишь моё лицо, слабо освещённое колеблющимися красками сцен из Времени, смутно знакомого всем им.
Теперь, избавившись от необходимости объясняться с женой моего покровителя, я должен преодолеть сомнения, которые иногда посещают меня в так называемые ежемесячные сумерки. Не думаю, что кто-то на этих коротких дружеских встречах намерен меня выбить из колеи. Мы сидим, часто молча, в главной гостиной – единственной, откуда не видно равнины, а открывается вид на высокие живые изгороди и густые, подстриженные деревья, призванные побуждать к более свободному, более умозрительному мышлению, наводя на мысль, что невообразимое всё-таки случилось, и нас отделяют от наших равнин непривычные леса неопределённой протяженности или отвлекающие воображение надуманные пейзажи.
И как только мой покровитель определил, что комната совсем темная,
(не сумев опознать небольшой пейзаж в рамке, который слуга, согласно обычаю, вложил в руки ближайшего гостя), мы уходим — совершенно без церемоний, но думая, как того требует дух момента, о том, что мы могли бы узнать, если бы кто-то объявился в этот час угасающих сумерек.