Но с этим покончено. Этот парень наоттягивался. Этот парень отошел в мир иной, а в ее жизни – новый этап, на котором она не выступает в паре, а солирует, и уже слишком поздно поворачивать назад.
От этой мысли по ее телу пробежала дрожь, она заставила Лизи подумать о тварях,
(пурпурной, твари с пегим боком)
думать о которых не стоило, вот она и отогнала эти мысли.
– Я рада, что ты нашла эти фотографии. – В голосе слышалась теплота. – Ты очень хорошая старшая сестра, знаешь ли.
И, как и надеялась Лизи (но не могла на это рассчитывать), Анда растерялась. Подозрительно посмотрела на сестру в поисках намека на неискренность, но, разумеется, не нашла. Мало-помалу расслабилась, превратилась в Аманду, с которой легче иметь дело. Повертела в руках блокнот, нахмурившись, уставилась на него, словно не понимая, откуда он взялся. Лизи подумала, что, учитывая навязчивую природу чисел, это, возможно, шаг в правильном направлении.
Потом Анда кивнула, как делают люди, словно вспоминая что-то такое, о чем с самого начала не следовало забывать.
– Там, где нет кружков, тебя по крайней мере назвали – Лиза Лэндон, реально существующая личность. А самое главное – напоследок взгляни-ка вот на этот ли-и-изт… почти что каламбур получается, учитывая, как мы всегда тебя называли… ты увидишь, что некоторые числа обведены квадратом. В этих изданиях ты сфотографирована одна! – Она выразительно посмотрела на сестру. – Ты захочешь на них взглянуть.
– Безусловно. – Лизи постаралась придать голосу выражение, свидетельствующее о том, что от нетерпения она буквально выпрыгивает из трусиков, хотя не могла понять, почему ее должны заинтересовать фотографии, на которых она одна, сделанные в тот слишком уж короткий период, когда рядом с ней был ее мужчина (хороший мужчина, знающий, как жить и как работать, не какой-нибудь инкунк), с которым она делила дни и ночи. Лизи оторвала взгляд от стопок и груд периодических изданий самых разных размеров и форм, представив себе, каково это будет – брать их пачку за пачкой, просматривать один за другим, сидя, скрестив ноги, на полу архивной комнаты (а где же еще?), отыскивая все эти фотографии – ее и Скотта. И на тех, которые особо злили Аманду, находить себя, шагающую чуть сзади, смотрящую на него снизу вверх. И если на фотографии другие аплодировали, аплодировала и она. Ее лицо на этих фотографиях могло быть безмятежным, практически не выдающим эмоций, показывающим разве что вежливое внимание. Ее лицо говорило: Мне с ним не скучно. Ее лицо говорило: Он не вызывает у меня благоговейного трепета. Ее лицо говорило: Ради него я не брошусь в огонь, как и он – ради меня (ложь, ложь, ложь).
Аманда ненавидела эти фотографии. Ее мутило от одного их вида. Она знала, что ее сестру иногда называли миссис Лэндон, случалось, миссис Скотт Лэндон, а то (и это было самым унизительным) не называли вовсе. Опускали до «подруги». Для Аманды это было равносильно убийству.
– Анда?
Аманда взглянула на нее. И в этом резком, ярком свете Лизи вдруг вспомнила, испытав самый настоящий шок, что осенью Аманде исполнится шестьдесят. Шестьдесят! В этот момент Лизи подумала о той твари, что преследовала ее мужа бессонными ночами (если все будет как она хочет, сказала себе Лизи, Вудбоди этого мира об этой тревоге никогда и ничего не узнают). Эта тварь, с бесконечным крапчатым боком, прекрасно знакома раковым больным, смотрящим на пустые стаканчики из-под болеутоляющего и знающим, что до утра новой порции не будет.
Она совсем близко, родная моя. Я не могу ее видеть, но слышу, как она закусывает.
Прекрати, Скотт, я не знаю, о чем ты говоришь.
– Лизи? – спросила Аманда. – Ты что-то сказала?
– Бормочу всякую чушь. – Она попыталась улыбнуться.
– Ты говорила со Скоттом?
Лизи оставила попытки улыбнуться.
– Да, пожалуй, что да. Иногда я все еще говорю с ним. Безумие, правда?
– Я так не думаю. Нет, если получается. Я считаю, безумие – это когда не получается. Кому знать, как не мне? У меня есть некоторый опыт. Так?