Не зная, как сделать себе легче, как нивелировать эту ужасную ночь хотя бы перед самим собой, Лев, подойдя ближе, оперся ладонями в раздвижные двери кабинки и произнёс:
- Я ничего такого не хотел. Я люблю тебя.
Яков, передернув плечами от отвращения, сказал:
- Я думал, ничто не сможет сделать этот момент ещё хуже, но у тебя получилось.
Тогда Лев, оттолкнувшись ладонями от дверей, быстро пошёл прочь. Он закрылся в своей комнате и сел у стены в тревожном ожидании, что следом за ним выйдет и Яков.
Прошло не меньше часа, прежде чем он услышал, как дверь ванной комнаты скрипнула и по коридору прошуршали легкие шаги Власовского. Дождавшись, когда он завернет на лестницу, Лев бесшумно выскользнул из своей комнаты и пробежал в ванную.
Душевая сверкала почти стерильной чистотой – даже чище, чем было до. Ни одна деталь не выдавала случившегося. Лев осмотрел всё, но не нашёл ни следов крови (а ведь они оставались, когда Яков вжимался в угол), ни даже брызг воды на полу. Он всё убрал.
Лев [45-46]
Он не спал всю ночь, а утром, едва забрезжило солнце, позвонил Кате и во всём признался.
Последние месяцы он вёл себя с ней отвратительно: редко звонил, через раз отвечал на сообщения. Но теперь, в худшую ночь своей жизни (господи, сколько раз он уже это думал – «худший день», «худшая ночь» – про самые разные события, и каждый раз кто-то – бог там или судьба – давали ему понять, что может быть ещё хуже), он не вспомнил никого ближе, чем Катя.
Он не знал, как об этом рассказать. Когда набирал её номер, представлял, что начнёт издалека, мысленно репетировал путанные объяснения, оправдывая себя, но, услышав на том конце провода: «Лёва! Привет!», вдруг почувствовал противный прилив жара и, ткнувшись лицом в подушку (он сидел на кровати, когда звонил), едва различимо пробубнил: - Я его изнасиловал.
Катя резко изменилась в тоне – с приветливого на следовательский:
- Кого?
- Якова.
- Кого?! В смысле… Чего?! Я… Блин… Расскажи по порядку! Подожди, не рассказывай, я налью воды и сяду.
Он подождал, когда в трубке затихнет фоновый шум из шагов, скрипа дверей и бульканья воды, и принялся рассказывать с самого начала: про гей-клуб, про драку, про его пьяную выходку, про их дальнейшее расставание, про его пристрастие к алкоголю и… И как он спал на лавочке с бомжом, как Яков подобрал его, отвёз в кампус и там всё случилось.
Когда он репетировал эту историю в голове, там обязательно попадались фразочки: «Я просто был пьяный», «Я этого не хотел», «Это вышло случайно», но тогда, в пересказе, он ничего из этого выговорить не смог. От документальной точности своих слов (он воспроизвёл события чуть ли не поминутно) у Льва появилось ощущение, что в его версии всё звучит хуже, чем было на самом деле. Или всё на самом деле было так плохо? Он надеялся, что Катя ему расскажет, как это было, что она, выслушав его, будет этаким третейским судьёй. Скажет: «Да ничего, Лев, ты просто много выпил, с кем не бывает», или хотя бы: «Ты, конечно, очень плохо поступил, но Яков тебя простит, ничего страшного ты не сделал». Или это уже не третейский судья, а адвокат дьявола?
Катя долго молчала. Так долго, что Лев забеспокоился, не бросила ли она трубку, не оборвался ли вызов. Потом она, наконец, произнесла:
- Яков тоже мой друг.
- Я знаю, - прошептал Лев, чувствуя, как теряет её.
- Я не хочу сейчас с тобой говорить.
- Катя, я…
Вот тогда все эти фразочки и подступили к горлу: «Я не хотел, я был пьяный, я не знаю, как так получилось!». Он не успел их сказать, Катя прошелестела через плохую связь: «Извини» и положила трубку.
Тогда Лев понял, что это и был ответ. Она его рассудила. Если самый близкий человек не может найти тебе оправданий, кто тогда вообще их найдёт?
Дальнейшее он сделал на автопилоте: умылся, переоделся в чистое, вытащил лист бумаги, на одной стороне написал на английском: «Передайте это Якову Власовскому из Университета Беркли», а на другой – на русском: «Мне очень жаль». Убрал записку в карман джинсов и отправился на работу.
Вчера Льва здесь не было, и, когда Мигель пытался его вызвонить, он не брал трубку. Теперь управляющий сам был на месте к девяти утра: набивал головы-мишени соломой – то, чем обычно занимался Лев.
Когда тот, открыв дверь с пинка, быстро прошел за стойку, Мигель набросился на него с возмущениями:
- Где ты вчера был?!
Лев, обойдя его, двинулся к сейфу с оружием.
- У меня был тяжелый день, - буркнул он.
Набрав код, он вытащил пистолет и патроны к нему. Мигель стоял спиной, бурча под нос, что «у всех бывает плохой день, что теперь, из-за этого прогуливать работу». Лев вставил патроны в магазин, передернул затвор, прижал ствол к виску и выстрелил.