Он не колебался ни секунды.
Яков был прав: жить с этим невозможно. За это невозможно вымолить прощения. Это невозможно рассказать друзьям – так, чтобы не потерять их. Это невозможно носить в себе – оно, как жгучий яд, проникает в каждую клеточку организма, отравляя токсичными парами изнутри. Медленная мучительная смерть. Лев хотел быстрой.
Но, может, он её не заслуживал.
- Ты чё делаешь!
Мигель сбил его с ног, выкручивая руку в сторону. Лев видел, как пуля пролетела прямо перед глазами, едва не касаясь его ресниц, влетела в оконную раму и застряла в дереве.
- Сука! – Лев с силой кинул пистолет об пол – от удара вылетел магазин и покатились патроны. – Какого хера ты вмешался?!
- А какого хера ты делаешь?! – заорал в ответ Мигель. – На рабочем месте, между прочем!
Лев фыркнул, услышав это уточнение – «на рабочем месте!». Из него начал вырываться неконтролируемый смех – такой же, как бывают неконтролируемыми кашель или рвота – он понимал, как это странно, как неуместно сейчас смеяться, и закрывал рот ладонью, пытаясь удержать его в себе, но смех всё равно прорывался – истерический, неестественный, чужой. Смеясь, он облокотился на стойку и, закрыв лицо ладонями, сполз под неё, злясь на самого себя за то, что не получается успокоиться. Когда из горла вместо смешков начал доноситься скулёж, он распознал его, как плач, и разозлился ещё сильнее, желая вернуть всё обратно – лучше смеяться, лучше смеяться!
Запрокинув голову назад, он несколько раз ударился затылком о стойку – надеялся, что боль отрезвит его, приведет в чувства, но вместо желаемого спокойствия противно свело зубы и появился металлический вкус во рту.
Мигель подкрался к нему, как к опасному зверю – почти на цыпочках – и, опустившись рядом на одно колено, спросил:
- Русский, ты чего?
- Ничего, – процедил Лев, размазывая слёзы по лицу. – Вы просто очень смешно пошутили.
- Я рад, но мне кажется, дело не в этом.
- Я изнасиловал человека.
Лев надеялся, что Мигель проломит ему череп, сломает челюсть, изобьёт до хруста костей. Если бы так случилось, он бы даже не стал сопротивляться. Может, в этом было бы хоть какое-то искупление.
Но Мигель повёл себя, как Катя: когда, кого, расскажи по порядку. И Лев рассказал, понимая, что и потом Мигель поступит, как Катя: скажет, что не хочет больше иметь с ним дел, и выгонит. А этого недостаточно. Он не хотел быть погоняемым, он хотел быть наказанным – он искал в наказании облегчения, но другие считали, что он его недостоин.
Он не говорил Мигелю слов «парень» или «бойфренд», просто – «человек». И Мигель, внимательно выслушав его, сказал:
- Слушай, приятель, ничего страшного ты не сделал.
Он сказал то, что Лев так желал услышать от Кати, но почему-то теперь эти слова не принесли ожидаемого облегчения.
- Почему? – не понял он.
- Если баба ведет тебя в душ и раздевает там, как это называется?
- Помощь, - шмыгнул Лев.
- Да какая помощь? – хмыкнул Мигель. – Она только этого и хотела.
- Зачем тогда сопротивляться и говорить, что не хочешь?
Мигель по-отечески положил руку на его плечо и тепло улыбнулся:
- Малой ты пацан, многого ещё не знаешь. У баб так всегда, «нет» значит «да», не слышал что ли? Они просто ломаются, чтоб нам ещё больше хотелось. Вот у меня жена тоже, я приду с работы, а она говорит: «Я сегодня устала», а я значит тут стоять целый день не устал, да? Я же мужчина, мне же расслабиться надо. Ну, устала не устала, а своё дело пусть выполняет, я так считаю.
- И вы её насиловали? – негромко спросил Лев.
- Чего? – оскорбился Мигель. – Нет конечно, чё ты несешь такое!
- Но она же не хотела.
- Так ты чувствуй разницу между насилием и «не хотела»! А то напридумывал ерунды, а потом стреляется тут у меня! Мы тридцать лет в браке, какое тут может быть насилие?!
У Льва перед глазами появилась выдуманная, несуществующая история. История, которую он никогда не слышал, но вдруг поверил, что она могла бы быть правдой.
В училище, где работает отец, мальчик-кадет, которого он никогда не видел, которому он даже не смог придумать лица, направляет ружьё, выданное на посту, на самого себя. И тогда его, Лёвин отец, садится с ним рядом и по-отечески спрашивает, что же случилось. И, может быть, этот мальчик тоже рассказывает какую-нибудь жуткую историю о насилии, а отец, хмыкая, с видом опытного семьянина посвящает его в их семейные дрязги, в их страшные тайны, которые сам назовёт: «неурядицами».
Я тоже так делал со своей женой, это нормально, мы двадцать лет вместе…