Однажды он так и сказал маме. Отец наказал его за сломанный телевизор – Лёва играл резиновым мячиком в квартире и попал в экран. Экран не разбился, но после этого изображение на стареньком «Рубине» было исполосано вдоль и поперек. Папа тогда отвесил Лёве шесть (соразмерно возрасту) ударов флотским ремнем – тяжелая пряжка била по спине до крови. Вечером мама обрабатывала зеленкой и плакала, а Лёва говорил: - Не плачь. Зато тебя не бьёт.
И она плакала от этих слов ещё больше.
- Ну правда, это же хорошо, - утешал Лёва, поворачиваясь к маме лицом и обнимая за светлые волосы. – Мне ради тебя не сложно потерпеть.
- Ты не должен ради меня терпеть, - всхлипывала мама.
- Я ради тебя что хочешь могу, - храбрился Лёва. – Даже умереть.
Мама слабо улыбнулась:
- И что хорошего – умирать за других?
- А что плохого?
Она не ответила. Снова развернула его спиной, чтобы закончить с ссадиной, и уже совсем без улыбки сказала:
- Ты слишком жертвенный. Так можно быстро закончиться.
- Как это – закончиться? – не понял Лёва.
- Стать пустым. Чувствовал себя когда-нибудь пустым?
Лёва как следует подумал.
- Наверное, нет.
- Ещё почувствуешь, – пообещала мама.
И была права. Рядом с Шевой он чувствовал себя если не пустым, то стремительно пустеющим: как будто посреди жаркой пустыни отдаёт другу последний глоток воды, но он не выпивает и не возвращает – просто выливает на землю.
Устав ждать первого шага со стороны родителей, Лёва решил сам завести неизбежный разговор. Он поймал маму в субботу за уборкой, когда она была в хорошем настроении, а папы не было дома (и это почти всегда совпадающие моменты), и спросил грубовато, но с искренней обидой: - Мам, а вы когда собирались мне рассказать?
Мама удивилась тоже, кажется, вполне искренне:
- О чём?
- О ребёнке. Ты ж беременна.
Мама помрачнела. Перестала вытирать пыль с телевизора, отбросила тряпку на тумбу. Устало опустилась на диван. Лёва перепугался её реакции:
- Ты чего?
Она неожиданно попросила:
- Только папе не говори.
Лёва оторопел от такого заявления.
- Что не говорить? Что ты беременна?
- Да.
- В смысле? Это не от него что ли?
Он даже обрадовался этой догадке: круто, если не от него. Может, от кого-нибудь нормального?
Но мама оскорбилась:
- Что ты несешь? От него, конечно!
- А почему не говорить?
- Он разозлится. Куда сейчас третьего ребёнка?
- В смысле разозлится? Ты одна что ли в этом виновата?
Мама устало заговорила:
- Не одна, конечно, но всё равно, ты же его знаешь…
- А почему ты… ну…
Лёве было неловко говорить слово «аборт» при маме. Как будто матом ругаешься.
- Почему ты оставила ребёнка? – спросил он помягче.
Маме слово «аборт» далось легко. Она так и сказала:
- Он против абортов.
- И против третьего ребёнка, и против абортов?
- И против контрацепции.
- Тяжелый случай.
Но, конечно, куда более тяжелым случаем показалась удивительная невнимательность отца: сын заметил, что мать беременна, а муж – нет. Как бы то ни было, Лёва решил не вмешиваться: пусть сами в этих делах разбираются. Мысленно он пытался прикинуть сроки появления нового орущего комочка, которого тоже придется спасать от отца: если виден живот, значит, уже скоро. Может быть, четыре или пять месяцев – к сентябрю, как и Пелагея. Почему всё худшее с ним случается в сентябре? Осень, школа, новые дети.
Не то чтобы Пелагея была худшим. Но их семья – не самое благополучное место для младенцев, Лёва это хорошо понимал и из-за этого понимания чувствовал личную ответственность. Должна же хоть у кого-то быть эта ответственность.
А ещё этот Шева – тоже постоянно проезжался Лёве по нервам. На днях у него случился припадок, прямо в школьной столовой: на подходе к раковине он упал, как подрезанный – как персонажи мультиков. Лёва шёл следом за ним, и сначала подумал, что Шева споткнулся. Но он не вставал. Тогда Лёва подумал: обморок. Но тело Шевы начало содрогаться в судорогах, глаза закатились, макушка головы хаотично забилась о кафельный пол, и, ещё не до конца понимая, что и зачем он делает, Лёва скинул рюкзак с плеч и аккуратно подложил его под Шевину голову.
Конечно, вокруг ужас что началось: дети перепугались, побежали за школьной медсестрой, но пока её звали, приступ прекратился сам по себе. Шева перестал трястись, а через минуту открыл глаза, не понимая, что происходит. Он ничего не помнил.