- Я так и подумал, - ответил Лев, отвлекаясь от разглядывания стены.
На самом деле, он ничего не успел подумать, но ни капли не удивился.
- Соседи, наверное, счастливы, что живут с тобой в одном доме, - заметил Лев.
- Нет, - фыркнул Слава. – Когда я разрисовывал беседку, а потом ещё и дом, к маме несколько раз приходили жаловаться.
- За что? – не понял Лев.
- Ну, типа это хулиганство.
Он ещё раз оглядел детскую площадку, утыканную железным инвентарём, который даже в Лёвином детстве считался устаревшим, и справедливо заметил:
- Да оно ж всё было стрёмным.
Слава только пожал плечами.
- И что им говорила твоя мама?
- Она говорила идите нахрен.
Лев хотел похвалить: «Крутая мама», но сдержался: лучше поменьше говорить всяких слов-ловушек, которые могут привести к встречным вопросам: «А какая у тебя?» или «А где твоя?» или, что ещё хуже, «Расскажи о своей семье».
Поэтому он просто спросил:
- Куда пойдём?
- Ты бывал на Богданке?
- Богданка?
- Улица Богдана Хмельницкого, - пояснил Слава. – Это недалека от меда.
- Видел, - кивнул Лев. – Но я в ту сторону не ходил. А что там?
Слава виновато пояснил:
- Как настоящий петербуржец ты, наверное, будешь смеяться, но правая сторона этой улицы напоминает мне Питер.
- Только правая? – усмехнулся Лев.
- Только правая. В левую лучше даже не смотреть.
Улице Богдана Хмельницкого до Петербурга было далеко – это правда. Но в сравнительной степени, если прикинуть, как сильно Новосибирск в принципе далёк от Петербурга (не только по расстоянию, но и по степени культурного и исторического наследия), улица Богдана Хмельницкого и вправду напоминала вырванный участок другого города. На ней была историческая застройка – настолько историческая, насколько мог себе позволить Новосибирск – годов пятидесятых, может быть, даже сороковых.
Лев разглядывал фасады грязно-зеленых домой (которые, по всей видимости, имели непосредственное отношение к сталинскому ампиру), всматривался в лепнину с элементами советской символики и вздыхал, когда натыкался взглядом на пластиковые балконы, соседствующие рядом с ажурными балкончиками.
Услышав его тяжелые вздохи, Слава сказал, будто утешая:
- Ничего, там дальше будет дворец в стиле палаццо.
«Дворцом в стиле палаццо» оказалась желтая прямоугольная коробка с торчащей башенкой. Эта коробка-палаццо соседствовала с домом культуры – ещё одним сталинским арт-объектом, отличившимся мощными колоннами.
Слава выжидательно посмотрел на Льва:
- Ну как?
- Ничего, - кивнул тот. – У нас в Петербурге станция метро в таком здании.
Он тут же пожалел об этой шутке: может быть, с ним так нельзя? Может, он из тех, кто очень переживает за вид своего города в глазах приезжих?
Но Слава, рассмеявшись, согласился:
- «Балтийская», да?
- Да! - удивился Лев его догадке. – Я её и имел в виду.
- На самом деле, я другое хотел показать, - сказал Слава. – То, что за ним.
Слава кивнул, увлекая за собой к колоннам, и Лев двинулся следом. Он специально шёл чуть позади и сбоку, чтобы исподтишка разглядывать Славу: смотрел, как тот опускает ресницы, когда что-то задумчиво рассказывает, как время от времени улыбается (Лев шел по левую сторону, но представлял, как в эти моменты проявляется ямочка на правой щеке). На Славе была тёмная джинсовка с желтым смайлом на спине – сейчас этот смайл закрывал рюкзак, но позавчера, выходя из клуба, Лев его разглядел. Время от времени Слава закатывал рукава, обнажая тонкие кисти рук с плетеными и цепными браслетами, а когда рукава сами по себе опускались вниз, Лев думал: «Подними их ещё раз».
Задний двор дома культуры поразил Льва своей зловещей красотой. Они словно оказались в настоящей парадной заброшенной графской усадьбы с лестницами, колоннами, балкончиками и крылечками. С обратной стороны фасад дворца не был отреставрирован и под облупившейся краской проглядывалась пусть и не такая далекая, но всё-таки эпоха. На каждый элемент эпохи – от лестничных перил до покосившегося фонтана – налагались элементы современности в виде граффити, матерных надписей и примитивных рисунков.
- Надеюсь, здесь ты не рисовал, - произнёс Лев, оглядываясь.