Получилось, что он сел не лицом к Славе, а боком. Слава занял солнечную сторону кровати, а он – теневую. Был в этом какой-то жутковатый символизм.
- Если бы ты носил штаны, как у меня, а не брюки, ты бы тоже смог так сесть, - подсказал Слава, кивнув на свои ноги.
- Мне не пойдут такие штаны, - сдержанно ответил Лев.
- Бред, пойдут конечно.
- Издеваешься?
Слава пожал плечами:
- Как говорится, подлецу всё к лицу.
Льва передернуло от точности этой фразы, а Слава, перестав улыбаться, сказал:
- Эй, это просто такое выражение.
- Я знаю.
- Я ничего не имел в виду, правда.
- Я знаю.
Не имел в виду, но попал – в точку.
- Я готов слушать, - напомнил Слава.
- И что ты хочешь послушать?
- Что угодно. Попробуй с самого начала.
На Льва, как обычно бывает в серьёзные моменты, напала дурацкая шутливость:
- Ну, я родился в 1982 году, в семье военного связиста и домохозяйки. Был первенцем.
- Какого числа? – перебил Слава.
- Что – какого числа?
- Ты родился.
- Двенадцатого декабря.
- Я запомню, - кивнул он. – Итак… Связист и домохозяйка. Они хорошие?
- Мои родители?
- Да.
- Ну… нормальные.
Лев честно смешал родителей между собой: если добавить к безумной тирании и деспотичности отца мягкость и кроткость матери, то получится что-то среднее, что-то нормальное. Поэтому он был уверен, что не соврал – Слава ведь спросил про них вместе, а не по отдельности.
- Ты поэтому работаешь в тире? Отец научил тебя стрелять?
- Да, - ответил Лев, напрягшись. Ему вспомнились рассуждения Славы об оружии.
- Он много времени проводил с тобой?
- Не очень много, наверное. Иногда мы выезжали за город, стреляли по банкам. Один раз я был с ним на охоте.
- Тебе нравилось?
- По банкам стрелять – да, а по животным – не очень.
Лев начал мять подол рубашки в мокрых ладонях – от нервов. Он чувствовал, как шатка его позиция, и в то же время видел в ней особое искусство: он говорил правду, в которой не было ни слова правды.
Слава опустил взгляд, заметив, как он начал сминать ткань, и снова посмотрел на Льва.
- Мне кажется, военные – очень сложные люди, - произнес он. – Очень тяжелые.
Лев пожал плечами, вспоминая Павла Борисовича:
- Не знаю. У него есть друг, который всегда казался мне хорошим. Тоже военный.
- А твой отец?
- Что?
- Кажется тебе хорошим?
Правая рука Льва дернулась вниз в случайном, неаккуратном движении, и нижняя пуговица рубашки отлетела, покатившись по полу. Они со Славой почти синхронно метнулись за ней – Лев успел поднять первым.
- Извини, - проговорил Слава, возвращаясь в свою турецкую позицию. – Я понял. Я давлю.
- Всё нормально.
- Я не хотел, чтобы это была какая-то тяжелая история, - объяснил он. – Я просто хотел… что-нибудь узнать о твоей жизни. Что угодно.
- Это не тяжелая история, - соврал Лев.
- Расскажи о своей сестре.
По тому, как тот сменил тему, Лев понял, что Слава ему не поверил. Но новая тема принесла ему облегчение – про сестру и вправду было легче.
- Её зовут Пелагея. В сентябре ей тоже исполнится семнадцать. Она в одиннадцатом классе и, кажется, планирует стать актрисой.
- Вау!
- По крайней мере, она так говорит, – добавил Лев.
- Вы часто общаетесь?
- Списываемся несколько раз в неделю. Иногда созваниваемся.
- Да, но ты часто летаешь домой?
Лев сам не ожидал, как его заденет это «домой» – слово-стрела, пробившее грудную клетку, и выскочившее через спину навылет. Он поморщился, машинально хватаясь за рубашку в области сердца – как будто его и правда пронзило насквозь. Он сжал зубы и на щеках прорисовались острые скулы.
- Мы не виделись шесть лет, - процедил он, почти не разжимая губ. Желваки на щеках прокатились вверх-вниз.
- Лев…
Слава дотронулся до его плеча и, почувствовав тонкие пальцы через ткань рубашки, Лев дёрнулся, как от ожога. Он резко развернулся к Славе спиной, опустив обе ноги на пол, и шепотом проговорил:
- Ничего не получится.
- Лев, прости, я не хотел тебя р…
- У нас ничего не получится, - перебил Лев уже тверже. – Это была плохая идея.
Слава всерьёз расстроился:
- Почему не получится?
- Потому что, - проговорил Лев, вставая с кровати. – Потому что я… другой.
Сунув руки в карманы, он посмотрел на Славу сверху-вниз: солнце начало заходить и в сумерках темно-карие глаза были едва различимы. Но – Лев надеялся, что ему показалось – был в них какой-то слезливый блеск.
- Какой ты? – прошептал Слава.
- Другой. У меня было отвратительное детство. Мой отец стегал меня по спине лошадиным кнутом, лупил ремнем мою сестру, избивал и насиловал мать на моих глазах. Меня воспитывал урод, а когда я выходил во двор, там тоже были одни уроды. Уверен: все те парни, которых я в детстве называл друзьями, сейчас либо мертвы, либо сидят в тюрьме! – он сам не заметил, как начал заводиться под конец фразы, как со спокойного тона перешел на крик. Поймав себя на этом, он заговорил тише: – Слава, я проблемный, я всем приношу несчастья.