К тому моменту, как в столовую зашла медсестра, Шева сидел на полу и ошалело смотрел по сторонам на толпу собравшихся зевак. Лёва расстегнул на себе вельветовую рубашку горчичного цвета (под ней была белая футболка) и кинул её Шеве на ноги.
- Это зачем? – не понял он.
- Ты обоссался, – ответил Лёва, не глядя на него.
Скорую помощь ждали там же, в столовой: Лёва стоял чуть в стороне, облокотившись на раковину, медсестра присела за ближайший стол. Шева так и сидел на полу, стыдливо помалкивая. Когда прозвенел звонок, любопытствующие начали расходиться и, в конце концов, столовая опустела.
Медсестра, Зоя Георгиевна, велела Лёве идти на уроки. Ну, как «велела» – вяло упрекнула в прогуле. Лёва отмахнулся, и она не стала настаивать.
- Может, пора завязывать? – негромко спросил Лёва. Так, чтобы слышал только Шева.
Он сердито посмотрел на него снизу-вверх:
- С чем?
- С клеем.
- Да это не из-за него, - буркнул Шева. – Я не нюхал сегодня.
- Тем хуже.
Приехала мама Шевы – быстрее, чем скорая. Она ворвалась в столовую: воздушная, вкуснопахнущая, в тёмной шляпке как у Мэрри Поппинс, в пальто из верблюжьей шерсти. Лёва сразу подумал: не голодают. Пока она кудахтала и охала над сыном, Зоя Георгиевна кратко изложила, что случилось.
- Так ты заболел, солнышко, - тряслась мама Шевы — и в так ей тряслись белые завитые кудри на голове. – А я думаю, чего ты так неважно выглядишь в последнее время.
Лёва чуть не сказал: «Да не из-за этого», но прикусил язык.
Когда фельдшер и медсестра всё-таки приехали, они приняли решение отвезти Шеву в больницу – на обследования. Поднявшись с пола, он завязал на поясе рукава Лёвиной рубашки и виновато сказал:
- Я тебе потом отдам…
- Оставь себе, - прохладно ответил Лёва.
Шева съежился – то ли от непроходящего чувства стыда, то ли от металлического тона Лёвы. Может, всё вместе. Почему-то Лёве захотелось наполнить эту чашу до краев, и он сказал удаляющейся Шевиной спине:
- Ты не переживай насчёт мокрых штанишек, с тобой такое уже случалось в детском саду.
Шева ничего не ответил, даже не обернулся, и тогда стыдливо почувствовал себя сам Лёва. Ну зачем он ему это сказал?
Вчера обменял вкладыши Сони на Панасоник с плеером, и сегодня, надев наушники на голову, весь день жал на кнопки, переключая треки с Lithium до Walking Contradiction. Первую на кассету записала Катя, а Каме этот патлатый панк-рокер Кобейн перестал нравиться после того, как покончил с собой три года назад: с тех пор он не слушал ни одной песни. Две вещи ему сложно простить другим людям: трусость и слабость. Ещё сложнее отличить одно от другого.
Lithium, как и Smells Like Teen Spirit, он обычно проматывает, с интересом вслушиваясь в ускоренную перемотку: голос и музыка слепляются в комок сюрреалистичных звучаний. Через раз после такого кассетную ленту зажевывает, и приходится вытаскивать её, чтобы подкрутить карандашом. Кама, пока делает это, поглядывает на Лёву, давя в себе внутренний спор: спросить или не спросить?
Вопрос настолько же прост, насколько и глуп, поэтому Кама не позволяет себе его спрашивать.
Какую ты любишь музыку?
Или ещё хуже:
Какая твоя любимая музыкальная группа?
Вопрос-мостик, который прокладываешь к другому, чтобы узнать его лучше: такого Кама себя не позволяет. Такого в их кругах не позволяют даже с девчонками: тем нужно подмигивать, причмокивать: «Кс-кс-кс» и сразу залезать клешней под топик — иначе сойдешь за чмошника и каблука, стелящегося перед телками.
Стелиться перед пацанами не просто «хуже», это непозволительно. Эти двое — Шева и Лёва — не отлипающие друг от друга и делящие одну жвачку на двоих, может, пока и сойдут за лучших друзей. Мелкие, находящиеся на нижней ступени их иерархии, ничего не значащие, как мальки в аквариуме — таким можно чуть больше, хотя Шева, это видно, усваивает правила игры быстрее. Пока Лёва спрашивает: «Пойдешь сегодня ко мне?», Шева смекает, что этот вопрос — полный зашквар, и уже начинает закатывать глаза, отсаживаясь от Лёвы подальше. Тот воспринимает это, как личную обиду, явно не вдупляя в правила. Конечно, он знает: нельзя выглядеть гомиком. Но он определенно не понимает, что выглядит.
Кама думает: когда этот тощий торчок его отошьёт — отошьёт сто процентов, потому что он опытным взглядом видит: Шева не такой, как они, — он, может, и присядет рядом с Лёвой в попытке сказать что-нибудь утешительное, сказать: «Да много еще таких будет», или: «Он не понимает, что потерял», или: «Он вообще этого не стоит». А потом, когда Лёва удивится этой поддержке, когда почувствует неожиданную близость с тем, от кого её никак не ожидал (а Кама уверен, что хорошо маскируется), то в возникшей доверительной тишине, он, наконец, спросит: Какую ты любишь музыку?