- Слава, вернись! – приказал Лев. – Вода как лед!
- Да нормально! – отозвался тот дрожащими губами.
- Слава, пожалуйста, вернись.
- Я ща… - Слава хлопнул по воде рукой и радостно воскликнул: - Да, есть! Бегу!
И не побежал, а поплыл обратно, к пристани. Лев чувствовал, как сердце заходится от тревоги, будто бы подгоняя Славу: «Давай же, быстрее». Тот отплыл метра на три, и теперь, когда возвращался обратно, Лев переживал: хоть бы ничего не случилось. Мало ли – замерзнет, устанет, судорога, в конце концов! В тот момент ему было всё равно, что это незаконно, и даже всё равно, что в водах Невы регулярно высеивали бактерии холеры, столбняка и туберкулеза.
Об этом всём он вспомнил потом, когда Слава, схватившись руками за ступеньки лестниц, вытянул себя на пристань. Фланелевая рубашка прилипла к телу, с джинсов – капало, в кедах, как догадывался Лев, хлюпало. Он разжал ладонь с размякшей фотографией – бумага надорвалась, изображение расплылось и было едва различимо.
- Испортилось, - грустно прошептал Слава.
- Вот и стоило оно того? – ругался Лев не своими интонациями. Ему раньше не приходилось ни на кого ругаться. – Снимай рубашку, быстро! И зачем ты это сделал?
- Хотел спасти фотографию, - ответил Слава, послушно расстегивая пуговицы.
- Зачем?
- Мне показалось, что тебе это важно.
Он стукнул зубами от холода и Льва передернуло, как будто это он только что плавал в воде при плюс пяти градусах тепла. Он быстрым движением сдернул мокрую рубашку со Славиных плеч, накинул на него куртку, благоразумно оставленную на пристани, а сверху на куртку – своё пальто, кутая в него Славу, как ребёнка.
- Н-н-намокнет, - чем дольше он стоял мокрый, тем сильнее стучал зубами.
- Плевать. Пошли наверх, - он подтолкнул Славу к лестнице и тот медленно зашагал, путаясь в собственных ногах. – Да быстрее, пока мосты не развели!
- Почему «пока не развели»? – спрашивал Слава, оглядываясь. – Я хотел посмотреть.
- Не судьба.
Наверху они наткнулись на припаркованную возле Кунтскамеры белую мазду с шашечками на крыше. Водила, смерив взглядом озябшего Славу и быстро оценив, что домой нужно срочно, начал заламывать цену, но выбирать не приходилось: Лев на всё согласился. Устроившись рядом со Славой на заднем сидении, он услышал виноватое: - Я могу заплатить.
- Чем? Двумя рублями, которые я тебе дал?
- Ой, - Слава быстро зашарил руками под пальто. – Кажется, я их потерял.
- Наверное, в реке утопил, - предположил Лев. – Значит, ещё вернешься.
Ехали долго, по пробкам, и первые десять минут совсем не разговаривали. Тревога за Славу на время отодвинула все другие переживания: за фотографию, которую теперь уже не спасти, за своё постыдное «неважно» о Юре, за грядущие похороны.
Подвинувшись ближе, Слава распахнул полы пальто, дернул вниз замок на куртке и, взяв Льва за руку, вдруг прижал его ладонь к своему телу. Лев сначала сопротивлялся, опасливо поглядывая вперед, на таксиста, но, ощутив горячую кожу под пальцами («Фух, значит, согрелся»), понял, что сопротивление – выше его сил. Он замер.
Слава опустил голову на спинку сидения и прикрыл глаза, продолжая управлять пальцами Льва прямо как в тот раз, когда они вместе рисовали из одного баллончика, только теперь он что-то вырисовывал на собственном туловище: то вёл руку вверх, к ключицам, то опускал вниз, к животу, и Лев чувствовал ладонью переходы от грудной клетки к ребрам, от ребер – к прессу, и обратно. Он никогда не видел Славу без рубашки (вот только сейчас, у реки, была возможность посмотреть, но он так распереживался, что забыл обратить внимание), и теперь пытался угадать наощупь, какое у него тело. Они были похожи – Слава оказался Давидом.
Льву очень хотелось вернуть пальто, чтобы скрыть растущее напряжение внизу живота, и он, закинув ногу на ногу, подвинул Славу в сторону, выходя из поля зрения таксиста. В какой-то момент сладостное ощупывание стало похоже на пытку: водишь пальцами туда-сюда и ничего больше нельзя. Запрещено.
Он убрал руку, насильно обрывая собственные фантазии о продолжении.
- Мы в такси, - напомнил он и себе, и Славе.
Тот, фыркнув, застегнул куртку. Казалось, ему всё так легко – расстегнул, застегнул, будто шутя, и ничего в животе не тянет.
Потом, покидая такси, заходя в парадную и поднимаясь домой к Кате, Слава вёл себя, будто ничего не было. Рассуждал, что хрущевки лучше, чем дворцы колодцы, а про свой трюк с руками даже не вспоминал. Лев слушал его, вяло плетясь следом по лестнице, и в висках кололо от невыраженных… от невыраженных чувств, а тот ему: «Здесь так уютно, спокойно…». Да уж конечно.