Когда Слава, жуя сникерс, вернулся к нему, Лев сказал, кивнув на ногти:
- Тебе идёт этот цвет. И вообще, ты умеешь носить яркое, это круто.
- Куда ты дел настоящего Льва? – спросил Слава, шутливо озираясь по сторонам.
Улыбнувшись, он устало повторил:
- Я был не прав. Опять.
Ему вспомнился вчерашний разговор с мамой и тревожные мысли перед сном. Как он сказал Пелагее, что готов простить Славе что угодно, а теперь вёл себя, будто не может простить лак для ногтей. Да это вообще не то, что нужно прощать – ерунда какая, подумаешь, ногти блестят. Он решил, что больше даже думать об этом не будет.
Когда их самолёт приземлился в Новосибирске, был уже вечер – чудеса разницы во времени: вылетели в одиннадцать утра, прилетели почти в семь часов. Спускаясь по трапу, Слава обернулся ко Льву и неожиданно спросил:
- Можно я останусь сегодня у тебя? Я сказал маме, что прилетаю только завтра.
Лев запаниковал – «У нас что-то будет, какой ужас, то есть класс, то есть…» – и поэтому ответил не сразу. Слава тактично добавил:
- Если нет, я скажу маме, что хотел сделать ей сюрприз и поеду домой. Ты не обязан соглашаться.
- Можно! - выпалил Лев. – Поехали ко мне.
Пока ехали в такси, Лев представлял, что всё будет как в кино: они начнут целоваться ещё на лестничной клетке, потом он откроет дверь, не с первого раза попав ключом в замочную скважину, и они, ввалившись в квартиру, начнут раздеваться прямо в коридоре, до кровати доберутся уже полуголые, и тогда – всё случится. Но ничего такого не было.
Пока они поднимались по подъездной лестнице (а это не очень долго – всего лишь второй этаж), Лев не мог сообразить, в какой момент здесь должна включиться страсть. В кино это как будто бы опускают.
В коридоре страсть тоже не включилась: разувшись и повесив куртку на крючок, Слава устало сообщил, что ему нужен душ. Лев подумал было, что это намек, но звук задвижки на двери ванной ясно дал понять – не намек.
В конечном свете, он решил, что Слава вообще ничего такого не имел в виду, что он пришел к нему смотреть фильмы, пить чай и спать, и поэтому, пока тот был в душе, Лев изучал в гостиной Каринины диски на подставке – она была крутящейся, как в магазинах. Тогда-то и случился намек.
Лев обернулся на звук легких шагов и замер: Слава стоял с оголенным торсом, в пижамных штанах в мелкую клетку. Льву казалось, что у него обострилось зрение: он мог разглядеть каждую каплю на его теле. Слава неровно дышал, глубже, чем обычно, и Лев завороженно смотрел, как при выдохе очерчивается линия пресса, а при вдохе – исчезает. Он был круче, чем Давид. Он был круче, чем все мужчины, которых Лев видел до этого – вживую, на картинках, в журнале, в порнухе – неважно где, Слава был красивее любого из них, Слава был идеален.
Он понял, что не дышит – просто забыл, как дышать – и неловко закашлялся. Слава подошел ближе, опустил руки на ремень Льва, отогнул пряжку, потянул.
Прямо как Яков, тогда, в душе.
Лев моргнул, прогоняя воспоминание. Это Славины руки. Не Якова.
Вся его воображаемая страсть куда-то пропала: он оцепенело следил за Славиными действиями и ничего не делал. Слава, ощущая его настроение, постоянно менял траекторию движений: перестал возиться с застежкой брюк и переместил руки выше, на тело, прошелся пальцами по ребрам, словно пересчитывая, целовал шею – и всё это было очень приятно, очень возбуждающе – очень похоже на то, что они делали с Яковом.
Слава бросил попытки также резко, как начал. Сделав шаг назад, он устало потер переносицу:
- Не могу к тебе пробиться. Какая-то больная тема, похоже.
Лев, выдохнув, застегнул ремень, поправил рубашку.
- Извини.
Слава опустился на диван, они поймали взгляды друг друга и Лев отвёл глаза. Помедлив, он сел рядом.
Он понял, что всё случится именно сейчас. Как он тогда мысленно возликовал: «У нас что-то будет» – и не ошибся. Будет. Рано или поздно в любых отношениях случается момент, который обнажает покруче сброшенной одежды.
- Я хочу рассказать тебе о своих прошлых отношениях, - негромко произнёс Лев.
Слава, помолчав, хрипло уточнил:
- Это какая-то история о насилии?
- Да. Но не такая, как тебе кажется.
Он понимал, как выглядит со стороны: как человек, который деревенеет от прикосновений, как человек, который избегает секса, как человек, который когда-то был жертвой, а не насильником.