С этой верой в малообеспеченность своей семьи он прожил до взрослого возраста, пока не начал встречаться со Славой, пока Слава не спросил, как он хочет отметить свой день рождения, и пока Лев не рассказал ему всю эту сложную историю с неудачными подарками и отсутствием как такового праздника.
А Слава рассказал, что его мама работала врачом-терапевтом в поликлинике и, когда развалилась страна, ей перестали выплачивать зарплату – совсем. Это совпало с уходом отца из семьи, и они остались без денег. Он помнил ночи, когда приходилось ложиться спать голодным, потому что кормили только в детском садике, и он с нетерпением ждал, когда наступит утро, чтобы его отвели в садик и ещё раз покормили. Но дни рождения у них с Юлей всегда были настоящими: с гостями, праздничным столом и подарками.
- Мама тогда начала шить, - вспоминал Слава. – Днём она работала в поликлинике, а вечером торговала на рынке колготками и носками, которые шила сама. Только с этого она получала какие-то деньги.
Конечно, велосипеды и последние модели приставок мама им не покупала, но она всегда старалась, чтобы это были именно подарки: для эмоций, а не из необходимости. Слава вспоминал альбом для рисования и цветные карандаши («Набор из тридцати шести цветов, а до этого у меня было только шесть. Ещё и фирма какая-то немецкая. Короче, я чуть не умер от восторга»), а Юля на десять лет получила бэушный Polaroid.
- Одежду и обувь нам обычно не покупали, мы её донашивали за кем-то, - пояснил Слава. – Но тогда и пофигу было, все так жили. Хотя…
И он вспомнил, как мама иногда продавала вещи, которые ей перешли по наследству: украшения, посуду, картины. И особенно ему запомнилась хрустальная ваза «Чешская» (она просто так называлась – «Чешская», а сама была из Гуся-Хрустального). Мама продала её за много денег, сейчас Славе вспоминалось, что это были какие-то миллионы, что вполне может быть и так – ведь в те годы рубль здорово обесценился, а может быть и нет – может, это просто его детская фантазия. Но что он точно помнил: как они питались на эти деньги почти два месяца.
- Это так странно: пока в стране одним нечего было есть, другие покупали себе «Чешскую» вазу.
Лев, слушая его, вдруг подумал: это вполне могли быть его родители. Они, конечно, не приносили в дом хрустальных ваз, но он хорошо помнил, как деньги тратились на всякую ерунду, на новые ружья, на побрякушки для папиных увлечений охотой и рыбалкой. Лёва не помнил голода, и они с Пелагеей всегда ходили в новой одежде. Только дни рождения у них почему-то были хуже, чем у Славы с Юлей.
- Не знал, что твоя мама врач, - заметил Лев.
- Я этого сам большую часть времени не помню, - объяснил Слава. – Я поздний ребёнок, когда мне было десять, мама вышла на пенсию. А до этого я помню её только с машинкой «Зингер».
Этот разговор у них случился в начале декабря, когда они прогуливались по заснеженной набережной, и Слава неожиданно спросил про день рождения.
- Значит, у тебя никогда не было нормальных подарков, – заключил он, выслушав Льва. – Тогда тебе нужен настоящий день рождения с друзьями.
- Зачем? – поморщился Лев.
- Чем больше людей позовешь – тем больше нормальных подарков получишь. Компенсируешь за все двадцать три года.
Лев сначала отнекивался – уж слишком пугающе Слава называл это мероприятие «вечеринкой с друзьями», но, когда прикинул, сколько у него друзей, стало ясно, что вечеринки не получится, а значит, не так всё и страшно. Можно один раз попробовать.
Сначала он хотел позвать только Славу, Карину и Артура. Но когда проговорился в телефонной беседе с Катей, что планирует отмечать день рождения, она сказала, что «такое бывает только раз в сто лет, вторых ста лет у тебя не будет, так что я вылетаю». Вместе с ней увязалась Пелагея, а с Пелагеей чуть не увязалась мама (сестра еле отбрыкалась от неё, сказав, что это молодёжная вечеринка).
- Она не молодёжная, - поправил Лев, выслушивая этот рассказ на кухне. – У нас тут Карина и Артур.
В гостиной скрипела музыка – именно «скрипела», потому что Слава хвастался всем гостям своим старым патефоном. Он ставил на этот антиквариат пластинки рок-музыкантов прошлого века и тот воспроизводил их с шуршаще-скрипящим звуком. Лев не видел в этом смысла: зачем, если можно включить музыку на музыкальном центре? Но все с почтением ахали, всплескивали руками и просили не выключить, просили оставить именно так – на пластинках.
- Да фигня какая-то, – ворчал Лев, глядя, как все склонились над патефоном, будто не видели ничего подобного раньше. – Он же еле живой.
- Его сделали еще в сороковых годах, – пояснил Слава. – Маме он перешел от её отца. Она говорит, это первые выпуски Ленинградской артели «Граммофон».