Лев присел на корточки перед коляской и, придерживая голову Мики за затылок, аккуратно вернул малыша на место. Мальчик нахмурился, поежился, опустил подбородок к правому плечу, но глаза не открыл. Парни выдохнули: спит.
Слава посмотрел на зеленку в своей руке.
- Может, обработать, пока не видит?
- Он тогда точно проснётся и будет орать, - возразил Лев.
- Думаешь?
- Конечно, зелёнка – это больно, - Лев поморщился, вспоминая детские травмы. – Как будто в аду горишь.
Они, сидя по разные стороны от коляски, подняли друг на друга глаза – одинаково потерянные. Лев негромко сказал:
- Прости за то, что я сказал насчёт ногтей. Я просто переживаю.
Слава опустил взгляд на свои пальцы, сжавшиеся вокруг «бампера» коляски.
- Да ничего, - едва слышно произнёс он.
- Мне нравится твой лак, - поспешно заверил Лев.
Слава грустно улыбнулся:
- Зачем ты врёшь?
Он поправился:
- Мне нравится всё, что связано с тобой. Значит, каким-то образом и… и лак тоже.
Засмеявшись, Слава потянулся через коляску ко Льву, а Лев – от Славы. Тот оглянулся по сторонам.
- Никого же нет.
- Ребёнок есть, - Лев взглядом указал на Мики.
- Он спит.
- Неважно. Не надо, - попросил Лев, вставая на ноги.
Слава выпрямился, поднял отставленное в сторону радио и бросил его в корзину. Оно, не затыкаясь, вещало про минувшие выборы в госдуму. Как бы между делом, Слава поинтересовался:
- Ты голосовал за «Единую Россию»?
Лев не ожидал такого поворота в разговоре. Признаться, он ни за кого не голосовал: предыдущий день он провёл дома, за учебниками, а не на выборах.
- Нет, - сдавленно ответил он.
Слава удовлетворенно кивнул:
- Хорошо. А то я бы тебя бросил.
Лев нервно засмеялся, но тот оборвал его:
- Что смешного? Я серьёзно, - и, толкнув перед собой коляску, пошёл вперед.
Лев поплёлся следом, решив, что надо срочно придумать, за кого голосовать. Точнее, надо выяснить, за кого голосует Слава, и голосовать за тех же самых.
Хотя стоп.
Он ни за кого не голосует! Ему же семнадцать! Тогда чего выпендривается? Господи, как с подростками сложно…
Скорее бы прошёл этот месяц: в апреле ему исполнится восемнадцать, и он станет нормальным. Так, по крайней мере, Лев видел его резкое взросление.
Лев повернулся к окну, поднял на вытянутой руке снимок округлой железы. На солнце плёнка хорошо высвечивала землисто-серое изображение с белым сгустком в области соска – от него, будто щупальца, тянулись непонятные волокна. Он снова развернулся к обеденному столу, опустил снимок, и сцепил руки в замок под подбородком. Глаза не поднял, поэтому Юле и Славе пришлось пригнуться, чтобы разглядеть его выражение лица. В конце концов, Слава требовательно спросил: - Ну?!
Лев посмотрел на Юлю.
- Мастит, значит?
- Они так говорят, - она развела руками. – Или лак… лакта…
- Лактостаз.
- Ага, точно!
Слава упорно пытался поймать взгляд Льва:
- А ты что думаешь?
Он пожал плечами:
- Что я могу думать? Я ещё не закончил университет, а эти врачи, к которым вы ходите, наверное, закончили…
- Но, если они правы, почему лечение не помогает? – беспомощно спросила Юля. – Мне только хуже становится, у меня из-за их лекарств температура тридцать семь и пять.
«Может, не из-за лекарств», - подумал Лев, а вслух спросил, указав на снимок:
- Можно я возьму?
Юля посмотрела на него с надеждой – как на человека, у которого есть план.
- Можно! А куда?
- Посоветуюсь кое с кем. Завтра верну.
Но чтобы «кое с кем» посоветоваться, надо было сначала «кое с кем» помириться.
За последний год Лев хорошо научился извиняться. Раньше слово «прости» застревало у него поперек горла, а теперь, со Славой, который так легко и бесхитростно извинялся, Лев перенял эту манеру. Он понял, насколько такая привычка упрощает взаимоотношения: одно слово экономит целые часы жизни, которые люди привыкли тратить на выяснение, кто прав, а кто виноват. Да, в некоторых вопросах он был принципиален и ни за что бы не стал просить прощения, но если дело касалось всякой ерунды – того же лака для ногтей – почему бы и не сказать, что Слава прав? Он не прав, конечно, но пусть думает, что прав.
Конфликт с Артуром тоже был принципиальным: Льву вовсе не хотелось извиняться за бокал вина, перевернутый на его рубашку, потому что это было заслуженно. Потому что это он, Артур, должен извиняться перед ним за все те мерзости, что говорил про Славу. Но никто не хотел идти на перемирие, а оставаться в натянутых отношениях стало невыгодно.
Во-первых, никакого врачебного окружения у Льва не успело сформироваться. У него была только его группа – десять однокурсников лечфака, ни один из которых не внушал ему доверия. На практических базах он всегда крутился вокруг реаниматологов, анестезиологов и хирургов, желая попасть в самое, как они это называли, «мясо». Сейчас ни один из них не мог ему помочь.