- Ты издеваешься, если говоришь мне это сейчас на полном серьёзе, - холодно произнёс Лев.
- Почему? – искренне не понял Артур. – Что в этом такого? Меня вот трахали, хотя я тоже, как ты… Ну, помладше люблю.
- Во-первых, я не спрашивал, что с тобой делали, – закатил глаза Лев. – Во-вторых, не сравнивай себя и меня.
- О, вот это заявление, – обиженно сказал Артур. – Чем ты лучше меня?
- Ну, ты… ты… Тако-о-ой, – он передразнил его едва заметные манерные интонации, усилив их раза в два. И, посерьезнев, хмуро добавил: – А я такой.
- И что это значит? – не понял Артур.
- Что тебе вот это всё нормально, когда тебя… Ну ты понял. А мне – нет.
Артур засмеялся, делая нарочито низкий голос и передразнивая теперь уже его:
- Потому что ты такой?
- Да! – беспомощно согласился Лев, хоть и чувствовал, что это странный разговор.
- Серьёзно? – Артур выпал из образа, рассмеявшись совсем открыто. – Ты серьёзно чего-то не делаешь просто потому, что воображаешь себя брутальным, холодным мужчиной, который не знает ни любви, ни жалости?
Лев чуть не задохнулся от возмущения:
- Я не воображаю! Я такой есть!
- Ну да, особенно сейчас, когда говоришь это с негодованием пятилетки.
Лев замолчал, обиженно сложив руки на груди, но поймал себя на том, что опять действует как пятилетка, и положил руки обратно на стол. В такой позе делать вид, что ты обиделся, было сложнее, поэтому для верной передачи эмоций пришлось хмуро уткнуться в пальцы.
Артур негромко спросил:
- А ты вообще знаешь, чего хочешь? Или делаешь то, что положено делать холодным настоящим мужикам?
- Я знаю, чего хочу, - твердо ответил Лев. – Я… я даже ничего такого не представлял никогда. У меня всегда было всё в голове… по-нормальному.
- Сложно воображать о мороженом, если никогда не видел мороженого, - заметил Артур.
Опять метафоры! Но на этот раз он понял.
- Что я, по-твоему, никогда не видел, как это делается? Я… я всё видел. Я даже делал. Ну, с другой стороны, в смысле.
- Ты просто не допуск…
- Всё, хватит! – перебил его Лев, поднимаясь со стула. – Я не хочу об этом говорить. Мы… ты… как ты вообще пришёл к этой теме? Мы вообще-то говорили про рак!
- Ну, та тема себя исчерпала, - пожал плечами Артур.
- И что? Это был серьёзный разговор! А ты тут начал…
Он запнулся, почувствовав себя лицемером. Вспомнил, чем сам занимался, перед тем как сюда прийти.
- Всё, я опаздываю, - сказал Лев, хотя никуда не опаздывал. – И тебе тоже пора, ты сказал, что тут до обеда, а уже после обеда, так что… Пока, спасибо за помощь!
- Приятно было поговорить! – услышал Лев, когда уже захлопывал дверь кабинета.
Он пулей сбежал по лестнице, проскочил мимо тётеньки на регистратуре, забыл попрощаться, получил в след ругательство и, наконец, оказался на улице. Перевел дыхание.
То, что с ним происходило – это кошмар. Это болезнь, которую невозможно контролировать. Оно лезет тебе в голову, хочешь ты этого или нет. Прямо как в двенадцать лет, когда он почувствовал первую мучительную тягу к Юре, оно тоже пробиралось в сознание. Тогда он ещё ничего не знал, не знал, как бывает, и это запретное влечение даже не оформлялось в четкие картинки, а потом он научился с ним мириться. А теперь опять, что-то такое же гадкое атаковало мозг, и на этот раз оно вооружено полным спектром визуальных представлений.
Что за несправедливость? Полжизни ему приходилось мириться с тем, что он гей, а теперь ещё столько же с тем, какой он гей? Кошмар.
Лев и Слава [65]
Он не знал, что ему подарить.
Точнее, не так. Он знал. Он даже купил подарок. Он спросил у Юли: «Что нужно Славе?», а она сказала: «Славе нужен набор масляных красок – чем больше будет цветов, тем лучше». Он пошёл в художественный магазин и нашёл этот набор: в деревянной шкатулке с выдвижными элементами, откидной крышкой на защелках и ручкой для переноски. Внутри были бережно упакованы тридцать четыре тюбика с масляной краской, специальные кисти, мастихин (Лев таких слов не знал раньше), три угольных мелка, растворители, лаки и палитра. Сколько ему это стоило? Ну, почти всего: всей стипендии, которую он благополучно вернул после заваленной сессии, а после «потери кормильца» так ещё и в тройном объеме, и, конечно, всей зарплаты студента-практиканта в должности помощника врача. Другой зарплаты у него теперь не было. В кармане осталось сто рублей до двадцать четвертого апреля – в этих числах обычно и начисляли стипендию.
Но всё равно он чувствовал, что его подарок… как будто неравнозначен тому портрету, что нарисовал Слава. Ну, будто бы он откупается от его праздника, а Слава вкладывал столько сил и ресурсов – наверное, портрет занял у него много дней, а может и недель. Он бы не думал об этом, если бы точно знал, что не может сделать ничего «равнозначного», но он-то знал, что может. У него тоже есть… кое-что.