- Хорошо, - произнесла Ольга. – Как зовут ребёнка и отца? Я позвоню, предупрежу, что они… благонадежны.
Он с облегчением выдохнул, когда положил трубку. Хоть какая-то проблема решилась.
Через семь минут после вызова приехала реанимационная бригада, Лев велел Славе помалкивать и сам общался с врачами – то ли по этой причине, то ли из-за большего сходства со светленьким Мики, отцом называли именно Льва. Он и не возражал, пока следом за носилками в карету скорой помощи не проследовал Слава – тогда Лев ответил на вопросительный взгляд реанимационной медсестры: - Это отец. Но я тоже поеду, я друг семьи и… врач.
В больнице началось самое изматывающее. Никого не волновало его медицинское образование, адекватное мышление и понимание ситуации – все предпочитали разговаривать со Славой, который едва держался на ногах, но зато был «настоящим отцом». Льва, который ещё вчера был готов открещиваться это Мики, по-странному задевала такое положение дел: да чёрт с ним, с отцовством, он и не претендует, послушали бы только, что он говорит…
Но Слава вроде бы справлялся: объяснял, как договорились – таблетки его, он принимал их после утраты мамы Мики (перед дверьми больницы Лев говорил ему: «Так и скажи – «мама Мики», а не сестра, они решат, что жена и расчувствуются»), за ребёнком не уследил, вину признает и кается. Самого Мики, тем временем, увезли в реанимацию, и Лев с запоздалым ужасом понял, что его туда не пустят.
Но первые часы не пускали обоих. Они провели их рядом, на холодных металлических сидениях перед реанимационным блоком. Слава устало прислонился затылком к крашенной стене, вытянул ноги (до первого появления каталки в коридоре) и прикрыл глаза. Лев сидел, облокотившись на колени, и разглядывал геометрический рисунок на рваном линолеуме. Они молчали, будто и нечего обсуждать, но сказать хотелось многое – прямо противоположное друг другу.
Прости, что я тебя ударил.
Но ты это заслужил и, на самом деле, мне не жаль.
Я так на тебя разозлился, что мне показалось, я тебя даже ненавижу.
И в то же время я тебя люблю, иначе бы здесь не сидел.
На самом деле, я очень испугался.
Лучше отдай ребёнка бабушке.
Нет, так ты совсем загнёшься.
Как думаешь, с ним всё будет в порядке?
Из всего, о чём он думал, больше всего хотелось поговорить о последнем. Становилось понятно, почему Слава не хотел воспитывать Мики один – было бы просто невыносимо сидеть одному перед дверью реанимации. Хорошо, когда есть плечо, в которое можно уткнуться. Хорошо, когда кто-то вместе с тобой разделяет этот бессильный ужас. Хорошо, когда у кого-то можно спросить: «Как думаешь, с ним всё будет в порядке?» и он скажет: «Да», даже если это будет ложь. Вот почему вас должно быть двое.
Слава спросил первым:
- Что с ним теперь будет?
- Надеюсь, ничего страшного, - он повернул голову к Славе. – Что это вообще было?
Тот отвечал, не открывая глаз:
- Я не знаю…
- Сейчас ты вроде ничего.
- Не знаю, – повторил Слава почти шепотом. – Как будто это был не я.
- А в какой момент ты стал… ты?
- Когда ты спросил, что с Мики, - сразу ответил Слава. – Я тогда испугался и вернулся сам в себя.
У Льва его объяснение вызвало раздражительную усталость: ну, что за бред – «это был не я»? Так что угодно можно сделать, а потом сказать: «Это был не я». Очень удобно.
- Я не ел несколько дней, – вдруг признался Слава. – Только воду пил и кофе.
- Ахренеть, – выдохнул Лев. – Я же готовил!
- Да, но я не ел… Думаешь, это могло повлиять?
- Слава, ты больной на голову, – честно сказал Лев. – Ты вышел на крышу, потому что больной на голову. И не ешь, потому что больной на голову. Это всё разные следствия одного и того же.
Слава открыл глаза и посмотрел на Льва.
- Значит, я всё-таки псих.
- Без сомнений, - кивнул Лев.
- И что делать?
- К врачу пойдешь. Лично.
- Тогда Мики заберут.
- Хорошо, если будет кого забрать, - хмыкнул Лев.
Тогда Слава встревожился:
- Он умрёт?
Лев не хотел нагнетать обстановку, потому что и сам не на шутку нервничал, но получилось, что всё равно запугал обоих:
- Не знаю, Слава. Ты дал четырехлетнему ребёнку убойную дозу психотропных препаратов.
«А я всё равно тебя люблю». Та самая фраза, которой он успокаивал Славу, когда Юля заболела. Теперь Лев не мог вспомнить, когда говорил её последний раз. Может, надо было? Потому что это правда.
Ты кричишь на меня, а я всё равно тебя люблю.
Ты поднимаешься на крышу, а я всё равно тебя люблю.
Что бы ты ни сделал, я всё равно тебя люблю.