Уезжали семьями, забирая стариков и детей. Было трудно и нашим детям расставаться с соседями, одноклассниками, друзьями. Помню, как однажды уезжала одноклассница моей дочери в Германию. Подруги всю ночь до утра просидели дома, провожая ее в далекую страну, обмениваясь адресами и телефонами. Они уезжали на свою историческую Родину, и их можно было понять. Знаю, и им было нелегко. Они будут вновь и вновь возвращаться в наш город, где оставили частичку сердца и большой отрезок своей жизни. Будут вспоминать пахнущую полынью степь, высокие снежные горы, быструю горную речку и нашу бескорыстную школьную дружбу. Встретила в Нюрнберге в музее Альбрехта Дюрера нашего земляка, который в восьмидесятые годы уехал в Германию. Глаза его загорелись, и он стал расспрашивать о своей малой родине, делясь своими светлыми, воспоминаниями. Помню нашу сотрудницу тихую и доброжелательную Эльзу, которая с братом уехала на историческую родину.
Уезжая в Германию, люди иногда брали собой чемодан вещей, оставляя и распродавая все свое имущество. Так мне на память от Эльзы осталась чугунная сковородка для выпечки блинов и каждый раз я их называю блинами от Эльзы. Уезжали наши сотрудники по работе, соседи, люди разных национальностей. Этот момент в перестройке я бы назвала самым тяжелым для жителей нашего города. Мы пропустили через свое сердце ту боль, которая не проходит до сегодняшнего дня. Не знаю, может они забыли про нас в беспокойном калейдоскопе повседневной жизни, но мы их помним. Опустел город, стояли осиротевшие дома, где в двух подъездах жили жильцы, а два других подъезда были уже разрушены и зияли пустыми глазницами разбитых окон. Моя мама жила в доме, где на первом этаже располагалась городская поликлиника. Это был красивый добротный пятиэтажный кирпичный дом, но даже из такого дома стали уезжать люди. Первым закрыли городскую поликлинику.
Когда в подъезде оставались несколько семей, отключали тепло, воду, свет. Люди перебирались в другие подъезды, где еще жили люди и так до тех пор, пока не уезжали последние жильцы. Это было страшное зрелище, когда стоит живой дом, где живут люди, бегают маленькие дети, а рядом кругом разрушенные дома с выбитыми дверями, разбитыми окнами, такое ощущение как будто на дом упала бомба. Мне тогда страшно было проходить мимо этих домов даже днем. Казалось, сейчас выйдет из подъезда зомби схватит и утащит тебя в темное пустое чрево разрушенного здания. Дом, в котором я жила стал тоже медленно разрушаться. Стали пустеть подъезды, сначала первый, потом второй, а потом в многоэтажном восьмидесяти квартирном доме осталось жить два человека. Одна из них была моя соседка со второго этажа по имени Мария. В другой квартире жил молодой человек. Ночь. Разрушенный дом и в полной темноте и тиши две живые души. Очень храбрые люди. Потом Мария уедет в Германию по религиозной линии, а судьбу молодого человека я не знаю. Город умирал стоя.
Мой милый город стал для меня чужим. Я его не узнавала. Было чувство, что здесь прошла война. Утром, провожая детей в школу, мы проходили среди разрушенных домов, и так хотелось, чтобы наши дети не видели эти разбитые дома. Боялись, что разрушенный город оставит в их памяти грустные воспоминания о детстве. Но мы напрасно боялись. Еще долго нашим детям во время путешествий по миру будут напоминать силуэты родного города чужие дома и улицы, переулки и запахи, и они будут с любовью и ностальгией спрашивать: «А помнишь…». Воспоминания как маленький, не угасающий костер, горит в наших сердцах и есть в этом какая-то тайна бытия не подвластная нашему сознанию, не подвластная нам. Однажды, возвращаясь зимним вечером с работы домой на горизонте в лучах закатного солнца, я увидела старика. Он был одет в стеганый плюшевый чепан, на голове у него была казахская лохматая шапка малахай и резиновые калоши на кожаных ичигах. Старик шел медленно, чуть склонив голову вперед скрестив руки за спину. Он брел среди серых осиротевших домов с заколоченными окнами, торчащими железными трубами от самодельных печей которыми жильцы обогревались в суровую зиму. Уже не живые, но еще не мертвые дома. Было что-то беспомощное в его облике на исходе дня.