Беспрестанно разоблачались лицемерие и тираноборческие теории иезуитов, «отравлявшие народ», как заявлял в 1694 г. генеральный адвокат Тулузского парламента. Протестанты же, особенно англикане, клеймили их за использование яда. Этьен Паскье, крупный юрист и сторонник французской галликанской церкви писал о них так: «До появления иезуитов мы в нашей Церкви и не ведали, что королей и принцев, наших государей, можно заманивать в ловушки и убивать. Этот товар поступил к нам из их лавки». Паскье выражал убеждение, что они не прекратят «распространять свой яд», если останутся во Французском королевстве. И в данном случае это, конечно, была метафора. Но в то же время автор задавался вопросом, не намеревался ли Пьер Барьер, прозванный Перекладиной (la barre), покушавшийся в 1593 г. на Генриха IV по наущению некоего члена Общества Иисуса, использовать кинжал, «натертый каким-нибудь смертоносным и ядовитым составом». В сочинении «Катехизис иезуитов» Паскье рассказывал о множестве заговоров, например, как в 1597 г. члены Общества Иисуса готовили отравление английской королевы. Направленный иезуитами отравитель произносил формулу пожелания доброго здоровья королеве, натирая седло ее лошади ядом. При этом в мыслях он желал ей прямо противоположного. Очевидно, это было что-то вроде магических заклинаний, призванных активизировать яд замедленного действия. Вице-короля Ирландии графа Эссекса планировали отравить, намазав ядом ручки его кресла. И это были не первые случаи. В тексте приводился рассказ об ужасной смерти графа Дерби в 1594 г. Иезуиты якобы отравили его, используя одновременно колдовство и наводя порчу в наказание за нежелание участвовать в их кознях против королевы.
Роль вопроса об отравлениях в жизни Церкви оказывалась столь значительной, что впору было бы говорить об отравлении общественного мнения, если бы такое определение не смешивало все обвинения и зловредные измышления. Но в любом случае все они выполняли определенную политическую функцию.
Итак, Ecclesia non abhorret a veneno (Церковь не испытывает отвращения к яду). Когда переживавшая кризис Церковь XIII–XVI вв. употребляла яд, это было не метафорическое отравление ядом ереси или ядом греха, хотя проповедники часто привлекали подобные образы. Речь шла о настоящем материальном яде. Понтификам, как и прежде, приходилось на себе испытывать его смертоносную силу, однако и сами они не гнушались пускать его в ход. Этот второй факт может показаться противоестественным. Еще Филон Александрийский сильнее осуждал отравителей, чем насильников, потому что сближал яды с колдовством. В XVI в. этой же идеи, что колдовство «имеет какие-то связи с ядом», придерживался Жак Гревен. Правда, Пьер де Бурдей Брантом (1540–1614) демонстрировал разницу между двумя составляющими veneficium: «Кюре, ненавидит колдуна, который предается дьяволу, дабы получить яды и отравляющие вещества, способные умерщвлять людей. Он говорит, что следовало бы, не вступая в связь с дьяволом, обращаться только к аптекарю и покупать у него хорошие яды, которые называются именами. Он подмешивает их в еду и питье; короче говоря, убивает ими кого угодно, вовсе не предаваясь дьяволу». И все же в эпоху, когда восприятие Зла становилось все ярче и отчетливее, оружие, связанное с нечистой силой, вроде бы должно было исчезнуть из практики римской апостолической церкви. Однако, напротив, мы видим, что естественное доверие к духовному лицу коварно использовалось в целях убийства себе подобных.
Очевидно, что фактор применения яда ощутимо присутствовал как на вершине церковной иерархии, так и во всем корпусе духовенства. Вместе с тем его нельзя назвать решающим в развитии кризиса института Церкви. Протестанты клеймили богатство и роскошество высшего духовенства, его стремление к выгодным должностям, чересчур мирской образ жизни и связанный с этим абсентеизм, его злоупотребление духовной юстицией и неверную трактовку Божественного слова. Практику отравлений не критиковали. Она оставалась эпифеноменом, несколько преувеличенным богатством источников и улучшением коммуникации. В то же время некоторые дела об отравлении рассматривались как следствие выше перечисленных зол. Например, «токсикомания» Папы Александра VI Борджиа (если можно в данном смысле употребить это слово) в глазах его хулителей как раз символизировала жадность прелатов, развращенных земными благами, коррумпированных, усвоивших манеры светских владык и их свиты. И теперь стоит посмотреть, как часто употреблялся яд в этом мире за пределами Церкви.