Пий IX не утратил своего добродушия и обаяния, живой улыбки, и чувство юмора по-прежнему не покидало его. Но все ясно увидели, что папа решил оказать поддержку одному из самых реакционных, нетерпимых и агрессивных движений в истории церкви, и доказательство (если в нем еще кто-то нуждался) было неоспоримым. Для ультрамонтанистов (как их впоследствии стали называть) папа являлся абсолютным владыкой, вождем, неспособным на ошибку; лидерство его принималось без каких бы то ни было оговорок. Не допускалось никаких дискуссий, ни даже намека на возможность двух точек зрения на тот или иной вопрос. Над римским католичеством нависла опасность перерождения в нечто напоминающее полицейский режим, с отсутствием свобод и разгулом фанатизма. Как с отвращением писал принявший англиканство Джон Генри Ньюман, «мы ушли в себя, сузили круг общения, дрожим, вспоминая о свободомыслии, и говорим на языке смятения и отчаяния о том, что нас ждет». Неудивительно, что представитель Британии в Риме Одо Рассел писал в донесении своему правительству, что папа «претендует на безграничное господство и полный контроль над телами и душами всех людей» и что он оказался «во главе гигантского церковного заговора против принципов, лежащих в основе современного общества». «Либерально настроенные католики, — писал он, — более не могут возвысить голос в ее (церкви. — Дж.Н.) защиту, не будучи обвинены в ереси».
Вскоре волна протеста прокатилась по Европе. Во Франции Syllabus запретили, в Неаполе — публично сожгли; Дюпенлу, епископ Орлеанский, писал, что «если нам не удастся сдержать безумие, исходящее из Рима, на ближайшие пятьдесят лет церковь в Европе прекратит свое существование». Папа Пий, однако, был непреклонен. Фактически заткнув рот оппозиции, он созвал Общий собор церкви, вошедший в историю под названием Первого Ватиканского собора и открывшийся 8 декабря 1869 года в соборе Святого Петра.
Он стал самым большим по числу участников за все время существования церкви: на нем присутствовало почти 700 епископов с пяти континентов (120 из них говорили по-английски). (Их оказалось бы еще больше, если бы католические епископы из России получили разрешение посетить его.) Согласно общему решению, слушания касались двух тем: веры и церкви. Установления веры, выработанные участниками, официально выражали сожаление в отношении пантеизма, материализма, имевших место на тот момент, и проблем почти не вызвали. С установлениями церкви оказалось связано куда больше каверзных вопросов. Изначально догмат о непогрешимости папы не рассматривался как главный вопрос, но по мере того как собор продолжал работу, он постепенно приобрел первостепенное значение. Дебаты оказались горячими и продолжительными, и формулировка, принятая в конце концов большинством в 533 голоса против двух (но при множестве воздержавшихся), разочаровала сторонников крайностей. Она подтверждала непогрешимость римского понтифика; его определения «не допускают изменений сами по себе, а не потому, что так судила церковь». Однако непогрешимость его ограничивалась лишь теми случаями, когда он «говорит ех cathedra, то есть выполняя свою обязанность Пастыря и Учителя всех христиан, в силу своей высшей апостольской власти определяет доктрину вероучения и морали, кою должна воплощать в жизнь Вселенская церковь».
Это постановление вышло в свет не слишком быстро — 18 июля 1870 года, на следующий день прозвучало объявление франко-прусской войны, и немедленный вывод из Рима французских войск (после чего итальянцы немедленно заняли город) положил отчасти внезапный конец собору.