7. В это время и я, оставив риторические и философские книги, нашел полезным бывать у старика-царя и добиться короткости в беседе с ним, так как его беседа была умна, благородна и вполне достойна слуха людей образованных; ученые хотя и добивались ее, но не легко и не всякому это удавалось. Беседою великого логофета (он почтен был от царя уже и этим достоинством), беседою его, говорю, я был удовлетворен вполне после того, как выслушал от него науку астрономии. Сначала, впрочем, он не без сдержанности говорил со мною, и не хотел передать мне полного учения астрономии; потому ли, что еще не знал моих способностей, или (в чем был совершенно справедлив) потому, что держался мнения несравненного Синезия и пифагорейца Лизида. Они запрещают сокровища философии сообщать людям, нисколько не очистившим свою душу. Несправедливо было бы тотчас же всякого наделять тем, что достается после больших трудов. Притом от публичного преподавания философии, говорят они, божественные предметы подверглись бы большому презрению от людей. Потому-то я пришел к нему, когда у него никого не было, указал ему на безукоризненность своей жизни и просил — не считать меня наравне с большинством. Далеко, говорят, от Фригии до Персии. Затем, чтобы сильнее подействовать, я произнес лестную для него речь и сказал ему вот что: «Если бы природа разделяла поровну все наслаждения жизни, то приобретение их не было бы заманчиво и дорого, и тогда легко могло бы случиться, что не стало бы и побуждений ко взаимной любви. Но на деле приятное перемешивается с неприятным, и, как говорят греки, третья бочка у Юпитера бывает не без примеси горечи; бедняк горюет, но в то же время утешается надеждою на лучшие дни, и бедность возбуждает в нем отвращение к любостяжательности; один требует, другой дает, и наоборот; так постоянно идет между людьми взаимный обмен. Это служит основанием любви и самою крепкою связью между людьми. Всякий, надеюсь, согласится, что на этом основании земля тесно связана с морем и море с землею; Танаис поэтому же самому в своем далеком течении достигает Эллады, Истр доходит до Египта, и Нил смешивает свои воды с водами Меотиды. А кто скупится передавать свое добро другим, тот забывает, что при повсеместном распространении такого правила зло разлилось бы повсюду и все погрузилось бы в тьму и бездну мрака, — забывает, что держаться такого правила значит быть явным обидчиком тех, ради которых Создатель природы даровал ему известное благо. Всякому хорошо известно, что Промысл никому никакого блага не дает с тем, чтобы, получивши, пользовался им один; так и солнцу дает свет не для того, чтобы оно светило только себе самому. Если бы предметы существовали вечно и всегда оставались в одном положении, то, может быть, другой почему-нибудь и мог бы уклониться от обязанности делиться своими сокровищами с другими. Но теперь это совершенно невозможно. При таком положении дела некоторые, если не по другим побуждениям, то из желания заслужить бессмертие и приобресть себе неувядающую славу, сами вызываются на то, чтобы делиться с другими, понимая, что здесь заключается источник славы. И Пифагор, побывав у египетских мудрецов и быв посвящен в их таинства, захотел от эллинов похвал, для чего торжественно прибыл к ним из-за моря и, сделав известными всей Элладе свои душевные богатства, увековечил свое имя в потомстве. А вот и еще один — стремится из Азии к дельфийскому лавру и к олимпийской маслине, зная, что в увядающих ветвях этих дерев находится неувядающая слава, и что эта слава гораздо долее удерживается в памяти людей, чем все луга, источники и все красоты тамошней растительности. Итак, им и многим другим людям удалось различными способами оставить по себе память в потомстве; но о нашем веке, — не распространяясь много, — замечу только, что он чрезвычайно беден мудрыми людьми и, без преувеличения сказать, представляет собою бесплодную и ничем не покрытую степь. Такой век, говорят, настал некогда в Фивах вместе с Александром, но и в нашем теперешнем положении находится много такого, что годилось бы для трагедии. Только ты один из всех представляешь собой прекрасный образец человека. Ты то же, что луна между звездами и что огонь, разведенный во время мороза и стужи. Ни храмы наши, ни стены, ни рощи, ни портики не могут доставить нам столько украшения, сколько ты и краса твоего душевного богатства. По сознанию всех, ты доставляешь великую пользу государству, — ты помогаешь великому царю, как наблюдающие за Полярною звездой и Большой Медведицей помогают кормчим. Но что говорить? Был у эллинов и Фидий, прославившийся пчелой и кузнечиком, хотя и не так, как олимпийским Зевсом. Но и его слава вместе с его жизнью пропала скорее, чем пропадает полевая трава. Но если ты откроешь нам сокровища мудрости, таящиеся в твоей душе, то имя твое уже не будет предано забвению, подобно именам тех людей, которые, по выражению Платона, хромали в жизни. Нет, тогда ты вслух всей вселенной провозгласишь о своем величии и не только будешь иметь удовольствие слышать о себе восторженные отзывы долгое время, но и приобретешь славу, которая не ограничивается этою жизнью и никогда не стареет. Пере