Когда мне удалось успокоить жену лучшим в мире способом, я решил, что никогда не буду заострять внимание на её странностях - меня всё устраивает, а если кого-то, что-то не будет устраивать, я просто убью этого кого-то.
Сегодня моя королевская уточка с утра затребовала к себе мага-акушера (уже третий раз в эту седьмицу) - она жутко боится, что с нашей дочерью может быть что-то не так, а разговоры с этим магом её хоть немного успокаивают. Маг оставил Эрику лежать в постели и попросился ко мне на аудиенцию, секретарь провел его в кабинет, и маг, встревожено вытирая с лысины пот здоровенным клетчатым платком, сказал:
- Ваше Величество, хочу покаяться.
Я насторожился:
- Говори.
- Я не принимал всерьёз страхи Её Величества, и как оказалось зря, - он затравлено глядел на меня, - сегодня должны начаться роды, но я не уверен в их благополучном исходе, - я сжал челюсти и чтобы не убить его сразу, стиснул мраморную подставку для книг. - Судя по всему, будет стоять выбор между жизнями матери и ребёнка, и только богиня может даровать милость сохранения жизни им обеим.
Мрамор под моими пальцами начал крошиться, знаменитое бешенство Тагоров начало проявляться в самый неподходящий момент, а мне ведь надо собрать родных и идти в храм - молить богиню о милости. Я не знаю, каким усилием воли мне удалось сдержаться, но судя по испуганному взгляду секретаря на остатки мраморной подставки и тому, с какой скоростью он выталкивал мага из кабинета, срыв был близок. Я отправил срочные сообщения брату и Сольвейг, они прибыли буквально через несколько минок (или мне это показалось?) и прошли за мной к Эрике. Она была бледна, руки похолодели, начались схватки. Не обращая внимания на суету вокруг, я схватил брата и Сольвейг за руки:
- Надо в храм, надо молить богиню, иначе кто-то из них не выживет.
- Это точно? - сосредоточено спросил брат.
- Да.
Сольвейг тряхнула головой:
- Говори, что надо делать.
Я отстранился от куска боли в груди и почти спокойно сказал:
- Всем родным: тебе, мне, Ольгерду надо босыми и простоволосыми, со свечами, горящими истинным светом, идти в храм и там молить богиню сохранить им жизни.
Ольгерд дал распоряжения теням и страже, и мы пошли в храм. Разумные, собравшиеся у дворца в огромную толпу, рассекались охраной, но и сами горожане, не дожидаясь команд, расступались перед нами, многие держали в руках свечи, горящие истинным светом. В храме я, распростёршись, упал на пол перед статуей богини, Сольвейг и Ольгерд рядом встали на колени. Сколько мы там пробыли, я не знаю, но вдруг Сольвейг вскочила и крикнула:
- Я всё сделаю, Пресветлая!
И начала дёргать меня и брата:
- Скорее, скорее! - мы вскочили. - Скорее во дворец, где мой витар?! Скорее, нужны магические усилители звука!
Она летела перед нами, как стрела. Я на ходу объяснил кому-то из охраны, что потребовала Сольвейг. Она влетела в покои Эрики, где суетились, бесполезные сейчас, лекари и акушеры и, растолкав всех, схватила её за руку:
- Эрика, Эрика, услышь меня! - Эрика застонала, - Эрика, я должна поименовать твою дочь, слышишь?!
- Да-а-а, - простонала моя бедняжка.
- Ты позволяешь?
- Да-а-а.
- Держись, Эрика, не вздумай мне тут умирать!
- Да-а-а.
- Откройте здесь все окна! Настежь! - рявкнула она на лекарей и выскочила из спальни.
Сольвейг побежала в другое крыло дворца, за ней неслись мы с братом, за нами толпа слуг и придворных. Наконец, она добралась туда, куда стремилась. Сольвейг распахнула двери Музыкального зала, который опоясывал широкий балкон, выходящий на Дворцовую площадь, где замерев, стояла огромная толпа тагорцев:
- Открыть все окна и двери! - властно крикнула она. - Усилители звука сюда, расставить по всему балкону! Где мой витар?!
Слуги бросились исполнять приказание. Ей подали витар, она выскочила на балкон и вдруг замерла, потом тронула клавиши нежным аккордом, глубоко вздохнула и запела:
Витар в руках Сольвейг пел вместе с ней, это были какие-то совершенно незнакомые звуки, струны не звенели, они именно пели долгим, протяжным, нежным стоном. Её слушала огромная толпа, окружившая дворец, её слушали придворные и стражники, казалось, её слушал весь мир, и в тишине, наступившей после того, как затих последний стон струны, раздался громкий детский плач - родилась Анжела.