История семьи Сольвейг (именовалась тогда моя детка Анией) очень печальна: родители Ании жили, в так называемой, Долине магов - это неформальное государство граничило с Тёмным царством с северной его стороны. В Долине жили маги в своих замках, жили и обычные разумные. Один из таких замков принадлежал семье Ании. Достаточно долго царь не решался нападать на Долину, потому что маги, которые там обитали, были очень и очень могущественны, они не хотели служить никаким властителям, поэтому устроили себе жизнь по своему вкусу - никому не подчиняясь, ни от кого не завися.
Понятно, что долго такая жизнь продолжаться не могла, потому что, несмотря на всё своё могущество, маги Долины, были разрозненны - у них не было ни армии, ни единой власти, так что в итоге Тёмное царство захватило Долину. Маги Долины были жестоко убиты, а их детей царь забрал себе, намереваясь вырастить из них тёмных некромантов или использовать их, как источники магической энергии. Из брата Ании, при полном на то его согласии, получился очень сильный тёмный некромант, причем даже немного сумасшедший, на тему того, что его младшая сестра не должна была появляться на свет и не должна была получить магию от их родителей. Его сумасшествие усугублялось тем, что использовать сестру, как источник у него не получалось - перед нападением нежити (под его предводительством) на замок родителей, мать сумела так заблокировать магический дар свой дочери, что добраться до него он не мог никакими силами - ни пытки голодом и холодом, ни даже убийство не помогли. Именно тогда Ания сумела, умирая, как-то построить портал на наш континент, где её и нашел Гром. Душа Ании ушла в посмертие, а богиня вдохнула в тело погибшей женщины душу моей Сольвейг, но её брат этого не знал и продолжал свою безумную охоту, пока мой меч не пресёк его существование.
Я смотрел на магический портрет Ании, сделанный ещё до войны и понимал, что юная женщина на портрете - это не моя Сольвейг, похожа, как родная сестра, но не она. У моей Сольвейг никогда не было такого наивного и одновременно спесивого выражения глаз, брови моей Сольвейг никогда не изгибались таким высокомерным изломом, губы моей Сольвейг никогда не складывались в такую капризную и безвольную гримаску. В лице на портрете, как будто смешались две женщины: одна - совсем наивный ребенок, другая - не очень умная, но высокомерная особа. Какой она стала после тяжких испытаний войны, плена и пыток? Только богиня знает.
Моя Сольвейг совсем-совсем другая. Она может быть разной: резкой и нежной, милой и жёсткой, любой, но никогда глупой и заносчивой. Глаза моей Сольвейг всегда полны ума, жизни, доброты, Губы моей Сольвейг полны смеха, музыки и поцелуев. Я решил, что никогда не расскажу своей детке историю Ании и не покажу ей этот портрет. Да и брат говорит, что уж если богиня заблокировала эти воспоминания в памяти Сольвейг, то и мне не следует их бередить. Думаю, что он прав.
Где-то далеко шла война, и я чувствовала свою вину за смерти разумных, за разрушения, которые она несла миру. Да, я защищала своих детей, я не хотела, чтобы их коснулись боль и смерть, но всё же, всё же. Тоска и раскаяние заели меня до такой степени, что я пошла в храм. Мне надо было покаяться в своем эгоизме, рассказать о своём стыде. Я спряталась в закутке, недалеко от статуи богини - я не хотела, чтобы меня видели другие. Опустившись на колени, я прошептала - прости меня, Пресветлая, прости, что принесла смерть и войну в твой мир, слёзы побежали по щекам, и я закрыла глаза.
Вдруг, меня коснулась чья-то рука, я обернулась и увидела Её - богиню. Она улыбнулась и сказала: "Ну, что ты, Сольвейг, та война, что заканчивается сейчас, лишь слабый отголосок того, что мог принести этот некромант моему миру. Он отрекся от Создателя и посвятил себя Лишённому имени, который дал ему защиту от меня. Он был слишком силен, этот некромант, чтобы мои дети могли справиться с ним без моря крови и боли, и что хуже всего - эта кровь и боль были бы ему только на руку. Ведь ещё немного и царь набрал бы достаточно мёртвой энергии, чтобы призвать сюда Лишённого имени и не знаю, смогла ли бы я с ним справиться и не появилась ли бы очередная чёрная дыра в сверкающей цепи миров. Мой мир многолик, как и я - здесь будут и войны, и боль, и будет литься кровь разумных, но это будут его войны, его кровь и его боль, так что не терзай себя понапрасну. Лучше скажи мне, Сольвейг, как я могу отблагодарить тебя, согревшую холодную душу, которая научившись любить, дала миру детей, спасших его?"