Тем не менее, глаз его она увидеть не смогла. Они были опущены вниз, на пол.
— Госпо… ди, — прошептала она. — Ты не настоящий.
Он отпрянул в тень.
— Пожалуйста, поешьте. Я должен буду… прийти к вам снова. Скоро.
Клер представила, как он кусает ее… посасывает шею… глотает то, что течет в ее венах… И напомнила себе, что это квалифицируется как применение силы. И она — пленница против своей воли, жертва, которой пользуется… монстр.
Она перевела взгляд вниз. Часть цепи, бывшей на нем, все еще лежала на свету. Привязь была такой же толстой, как и ее запястье, и Клер предположила, что один из ее концов защелкнут на лодыжке парня.
Определенно, он тоже был узником.
— Почему тебя приковали здесь?
— Я опасен для окружающих. А сейчас, поешьте. Вы должны есть.
— Кто держит тебя?
В ответ — только тишина, после чего:
— Еда. Вы должны поесть.
— Прости, но я не собираюсь притрагиваться к этой гадости.
— Еда не отравлена.
— Ну, я тоже так думала об Эрл Грее твоей матушки.
Задребезжала цепь, и мужчина снова вышел на свет.
Ага, так и есть, крепится на лодыжке. Левой.
Он прошел через комнату, оставаясь насколько возможно дальше от Клер и по-прежнему не смотря на нее. Его походка была гибкой и грациозной, как у животного, плечи покачивались, когда ноги несли его по каменному полу. Мощь в нем была… устрашающей. И эротичной. И грустной.
Он был похож на великолепного зверя в клетке.
Он сел там, где она лежала раньше, и потянулся к серебряному подносу с едой. Когда он снял крышку с тарелки и поставил ее на стол в сторону, Клер ощутила волнительную смесь ароматов розмарина и лимона. Развернув льняную салфетку, он поднял тяжелую серебряную вилку и попробовал мясо молодого барашка, рис и зеленые бобы. После чего промокнул губы камчатой тканью, отложил вилку и вернул крышку на место.
Он опустил руки на колени, продолжая держать голову опущенной. Его волосы были великолепны, такие густые и блестящие, они стекали по плечам, завивающимися кончиками касаясь бархатного пухового одеяла и его бедер. Фактически пряди были двух цветов: бордового и черного, такого насыщенного, что он был близок к синему.
Она никогда не видела такой цветовой комбинации раньше. По крайней мере, так, чтобы та естественным путем произрастала на чьей-то голове. И Клер была чертовски уверена, что чертова матушка парня не отправляет каждый месяц вниз косметолога, чтобы порадовать отпрыска услугами парикмахера.
— Мы подождем, — сказал он. — И вы увидите, что еда не отравлена.
Она разглядывала своего соседа по заключению. Даже, несмотря на свои огромные размеры, он был так тих, сдержан и скромен, что она не боялась. Конечно же, логическая часть мозга напомнила ей, что она должна быть в ужасе. Но тогда девушка вспомнила о способе, которым он подчинил ее, не причиняя боли, в первый раз, когда она проснулась. Плюс тот факт, что, казалось, что он сам боится ее.
Так было до того момента, как она бросила мельком взгляд на цепь и приказала себе взяться за ум. Такая штука была на своем месте не без причины.
— Как твое имя? — спросила она.
Он нахмурил брови.
Господи, свет, падающий на его лицо, превратил его в нечто определенно божественное. И, тем не менее, черты лица были абсолютно мужскими, твердыми и непреклонными.
— Ответь мне.
— У меня такого нет, — отозвался он.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что у тебя нет имени? Как люди зовут тебя?
— Флетчер никак меня не зовет. А мать обычно называла меня сыном. Поэтому я предполагаю, что это мое имя. Сын.
— Сын.
Он потер ладонями бедра, сдвигая красный шелк халата.
— Сколько лет ты провел здесь?
— Какой сейчас год? — Когда она ответила, он подсчитал: — Пятьдесят шесть лет.
Она прекратила дышать.
— Тебе пятьдесят шесть?
— Нет. Меня перевели сюда вниз, когда мне было двенадцать.
— Боже мой… — О’кей, их ожидаемые продолжительности жизни явно различались.
— Моя природа начала заявлять о себе. Мать сказала, что так будет безопасней для всех.
— Ты пробыл здесь все это время? — Да он должен был сойти с ума, решила она. Она не могла представить себе десятилетия пребывания наедине с самим собой. Неудивительно, что он не смог встретиться с ней взглядом. Он не привык ни с кем взаимодействовать. — Один?