— Ты разглагольствуешь, как оратор на площади, — раздался голос, и в окно просунулась голова Лебедева. — Здравствуйте, товарищи! Бутягинский голос слышен у трамвайной остановки. Я даже не стал и звонить у крыльца, а шел, как по веревочке, прямо к этому окну. Ты кричишь на всю улицу о какой-то невероятной машине.
— Ну, влезай! — встал и протянул Лебедеву руки Бутягин.
Лебедев легко перепрыгнул через подоконник и очутился в кабинете.
— Серьезно, друзья мои. Конечно, насчет трамвайной остановки я приврал. Но все-таки, ставлю вас в известность, факт таков: подошел я к твоей одинокой хижине, Бутягин, и спугнул из-под окна какого-то подозрительного гражданина. Если он не подслушивал ваших разговоров, то я бы очень удивился. Во всяком случае, он шмыгнул в кусты. Я занял его позицию, прислушался, а вы говорите о машине, и будто не совсем обычной. Разрешите заметить… оба вы не дети, а научные деятели… В науке порой нужны секреты…
— Вы, Лебедев, делаете нам выговор, что мы оставили окно открытым? — сказал, приподнявшись с дивана, Груздев и пожал руку Лебедеву. — Но воздух-то какой замечательный! Из парка несет распускающейся липой…
— Мы не хотели задыхаться в собственных испарениях, Антон, — сказал Бутягин. — Здравствуй, краса и гордость советской авиации. Садись и не ворчи. Можешь курить. Окно тогда тем более должно быть оставлено открытым.
— Тогда я сяду здесь… Займу наблюдательный пункт…
Лебедев сел на подоконник и закурил папироску.
— Ты меня не насчет машины звал? — спросил он Бутягина.
— Насчет машины, Антон. Видишь ли, в чем дело… Вкратце — вот основная мысль. Если злаки, например пшеницу и рис, сажать, как сажают у нас некоторые овощи, то есть сначала сажать семена в узких грядках, а потом взошедшие ростки, как рассаду, пересаживать на поле, соблюдая известные расстояния между ними, то есть, другими словами, применять к этому огородническую культуру, то требуется чортова уйма чрезвычайно большого труда. Попробуй руками каждый пшеничный росток сажать в поле.
— С ума можно сойти, — заметил Лебедев, пуская колечки дыма, которые уплывали в темнеющую синь майского вечера.
— Но эта каторжная культура еще существует, хотя восемь лет тому назад германский техник Блас и изобрел машину, которая механизирует операцию пересадки ростков, облегчает и удешевляет ее. Теперь уже не требуется той массы труда, которую в Китае употребляют при ручном способе. Машина Бласа вдесятеро ускорила работу. Раньше, да и теперь еще в глухих углах нашего Союза крестьянин при ручном сеянии разбрасывает на один м2 от 360 до 750 семян ржи. Сеялка разбрасывает на один м2 от 240 до 690 семян. Первая модель машины Бласа сажала на один м2 10 ростков ржи. Заметь себе, десять ростков! Но эти 10 давали урожай в 3 и 5 раз больший, нежели 750 семян при обычном способе. Его машина пропускала в минуту около 100 ростков, то есть она в минуту засевала 10 м2. Ну, мы, с нашими скромными советскими средствами, шесть лет тому назад усовершенствовали эту машину. Наша академическая машина пропускает до 10 000 ростков в час. Она прорезывает борозды, сама сажает ростки в землю, притоптывает промежутки, поливает и удобряет. Теперь мы пошли дальше. С инженером Груздевым мы придумали вот что…
— Извините, пожалуйста, — раздался голос у двери. Все обернулись на голос. В дверях стоял человек, в котором Лебедев и Бутягин узнали «Утиный нос».
— Еще раз простите. Дверь была не заперта, и я вошел.
«Утиный нос» поклонился.
— Что вам угодно? — встал Бутягин.
— Я хочу получить мою записную книжку, которую я обронил на аэродроме.
Лебедев спрыгнул с подоконника и вынул из кармана книжку:
— Можете ее получить. Извольте… все в порядке.
Правый глаз человека с утиным носом обвел кабинет, на мгновение задержавшись на блокноте Груздева и листе бумаги, который лежал на столе.
— Благодарю вас, — взял левой рукой книжку «Утиный нос».
Правой рукой он вынул из кармана бумажник и раскрыл его, как будто хотел положить в него полученную книжку. Но большим пальцем он нажал кнопку бумажника и быстро обвел его вокруг.