Курмышев достаточно быстро разбил расчеты, и назначил первых номеров. Я же стал подносчиком боеприпасов у третьего расчета, в который входил и Кириллов вторым номером.
– Собираемся, уходим! – закричали командиры, вырывая меня из дремоты.
Вскочив, я одел вещмешок и накинул на плечи две ленты для пулемета. Все, я готов к передвижению. На три телеги и полуторку погрузили раненых, остальных понесли на носилках, и мы медленно двинулись в сторону фронта.
– Сань, а что там слышно, о другой группе которая понесет документы?
– Решили, что до вечера двигаемся вместе, а потом капитан Климов, с несколькими бойцами, ночью пойдет дальше.
– Да? Понятно.
Какими бы ни были планы, они столкнулись с жестокой реальностью.
Нас обнаружили, то ли с самолета‑разведчика который уже полтора часа барражировал над небольшим леском, где мы прятались, то ли из‑за того патруля что вырезал наш дозор, но нас нашли.
Это маленький лес, в который вошли, чтобы спрятаться от появившегося самолета стал нашей ловушкой. Я не знаю сколько немецких солдат нас окружило и участвовало в нашем уничтожении, но перед окопчиком нашего расчета уже лежало два десятка убитых солдата Вермахта.
– Приготовиться к прорыву! – пробежал по рядам уцелевших приказ командиров.
– Какой еще прорыв? У нас же раненые!!! – заорал я Курмышеву, лежащему неподалеку.
Однако все уже было решено. От лагеря ползком и короткими перебежками приближались раненые, оставленные там перед боем. Они должны были прикрыть наш прорыв. Я впервые сталкиваюсь с таким самопожертвованием. Почти сорок раненых, ложились в пулеметные и стрелковые окопчики и устраивались в них. К нашему подползло трое, во главе с тем самым перебинтованным комиссаром. Прорываться решили как раз там где была наша позиция, до соседнего леса тут было «всего» метров четыреста чистого поля. И их надо было как‑то пробежать. Позади был отчетливо виден костер, где метались милиционеры, таская что‑то к нему от машины.
– Уходите, мы задержим их, – сказал один из раненых, комиссар говорить не мог, у него была повреждена челюсть.
– Прощайте братки, – всхлипнул Курмышев.
– Вперед!!!
И почти пятьдесят человек рванули вперед. В атаку. В прорыв.
Я бежал следом за Курмышевым, который на ходу стрелял в кого‑то из подобранной винтовки. Я был испуган, я был в реальном ужасе. Атака это точно не для меня. Видеть, как падают твои товарищи и уже не поднимаются, это реально страшно.
– Танкииии!!! – заорал кто‑то слева.
Обернувшись, я на бегу посмотрел налево, там виднелись выезжающие на поле две квадратные коробки, как вдруг я об кого‑то споткнулся. Впереди уже шла рукопашная, я лежал на земле и смотрел как Курмышев с еще двумя бойцами вломились с разбегу туда же.
Споткнулся я об немца. Подхватив его карабин, я вскочил и несколькими гигантскими прыжками добежал до сечи. Наведя ствол на немца, навалившегося на одного из наших я нажал на спуск. Сухо щелкнул выстрел, и немец обмяк, как и боец под ним. Я не подумал что пуля была способна пробить насквозь не только немца но и бойца. Переживать было поздно, для этого будет время позже если выживу. Справа трое немцев сцепились с Климовым, передернув затвор, я выстрелил в одного из немцев, на втором боек сухо щелкнул. В карабине было всего два патрона. Перехватив винтовку как дубинку, я плашмя обрушил приклад на спину одного из немцев, после на второго, приклад сломался в районе рукоятки.
– Вперед! Вперед!! Не останавливаться! – заорал мелькнувший справа Тонин.
Я помог встать капитану, которого сразу подхватила пара бойцов и последовал за ними, судорожно доставая из кобуры пистолет. Когда я уже вбежал в такой близкий лес, то остановился и выстрелил в немецкого солдата который преследовал нас, после чего побежал догонять своих. Мелькнувшую рядом палку я сперва не принял в расчет, но посмотрев на то что упало рядом, заорал в испуге. Это была немецкая граната. Последним, что помню, был мой гигантский прыжок в кусты.
Разбудил меня смех, простой человеческий смех.
«Я в раю!» – это была первая мысль пришедшая мне в голову, потом я открыл глаза и понял что еще на земле. Вещмешок задравшись лежал у меня на затылке, поведя плечами я стряхнул его и подняв голову, осмотрелся.
Первым что я увидел, это мою задранную ногу. Стараясь не шевелиться, смех был слышен совсем рядом, и то что смеются не наши, я был уверен на все сто, так вот стараясь не шевелиться я осматривался.
Я лежал в густом кустарнике, и он меня прекрасно скрывал, если бы не моя нога обутая в сапог, который и зацепился голенищем за обломанную верхушку одного из кустов. Из‑за чего нога и оказалась задранной вверх, до болей в мышцах паха.