Все произошло очень быстро. Меня усадили в одну машину, потом вывели и затолкали в другую Василия Константиновича — он был уже в рубашке и бриджах. Вместе с ним схватили его младшего брата Павла, который в то время отдыхал вместе с нами. Сразу же наш «кортеж» отправился в сторону вокзала. Там в тупике уже стоял приготовленный для нас вагон, где мы были размещены по разным купе. Это были последние мгновения, когда я видела Василия Константиновича. Все двое суток, что мы ехали до Москвы, с нас не спускали глаз, и я слышала только тяжелый кашель мужа. Как их выводили из вагона на московском вокзале, не видела. А меня сразу увезли на Лубянку». В 1956 году, когда решался вопрос о реабилитации Блюхера, ей сообщили в Комитете Партийного Контроля, что в Москве Василия Константиновича увезли в Лефортовскую тюрьму, славившуюся своими мастерами заплечных дел. Именно там, а также в Сухановской спецпорьме НКВД и проходили в основном пытки и избиения подследственных, которых истязаниями заставляли признаться в самых страшных преступлениях.
Писателю Владимиру Карпову Глафира Лукинична о последних днях Блюхера рассказала несколько подробнее: «Когда он вернулся из района боев, был очень мрачен (и было с чего. — Б.С.). Настроение у него было подавленное. Иногда говорил: «Все предали, все продали». В каких-то своих размышлениях имел в виду продолжавшиеся тогда аресты и поведение Мехлиса. Он мне рассказывал, что Мехлис вмешивался в его распоряжения, давал команды, которые могли повредить боевым действиям, а он отменял эти команды, чем еще больше обострил свои отношения с Мехлисом.
Из района боевых действий Василий Константинович прибыл 12 августа. После того как в Москве состоялся разговор с японским послом о прекращении боевых действий, Блюхера вызвали в Москву. Он не знал, зачем его туда вызвали. Поехал поездом. Вскоре я получила от него телеграмму, в которой он писал, чтобы я с детьми немедленно выезжала в Москву и взяла с собой только самое необходимое. Я быстро собралась, дети только первого сентября пошли в школу, пришлось прервать их учебу. И вот все мы — Сева, Нина, Вайра, маленький Василин с нянечкой, я и брат Василия Павел. Он был командиром эскадрильи, капитан-летчик, и его жена Лида. Все мы вместе выехали в Москву. Ехали долго, дорога дальняя, трудная. Приезжаем в Москву, нас никто на вокзале не встречает. Мы в недоумении стояли на платформе. Но вскоре появился порученец маршала, он просто опоздал.
Нас повезли в гостиницу «Метрополь». Там было приготовлено два номера, в одном я с Василием Константиновичем разместилась, а в другом поселили всех детей. Когда я вошла к мужу в номер, он сказал: «Прости, я хотел встретить, но так мне плохо, я не смог поехать, понимаешь, обстановка такая».
Из дальнейших разговоров я узнала, что всюду его обливают грязью, что, видно, его судьба решена, потому что в Наркомате обороны сослуживцы избегают с ним встречи или делают вид, что его не видят. В общем, воронье боится, и кое-кто даже клюет, — усмехнулся. Он рассказал о заседании Политбюро, на котором Ворошилов и Мехлис обливали его грязью. «В общем, на Дальний Восток мы уже не вернемся. Дали слово и мне. Прямо как последнее слово подсудимому. Но я понимал, что это уже ни к чему, и отказался, все было ясно, нечего уже говорить, бесполезно».
На этом заседании (подозреваю, что за давностью лет Глафира Лукинична немного напутала, и в действительности все происходило не на Политбюро, а на Главном Военном Совете. — Б.С.) Сталин, когда зашел разговор о строящейся железной дороге, спросил у Блюхера: «А как вы думаете? Согласны ли вы с таким ее начертанием?»
Блюхер всегда был честным, остался честным и в том случае, сказал, что в стратегическом отношении такое начертание дороги неправильное, и, по его мнению, должны быть внесены вот такие-то изменения.
Сталин тут же сказал Поскребышеву: «Поправьте, как предлагает товарищ Блюхер».
Теперь, после всего случившегося, абсолютно ясно, что сценарий был разработан давно, все, что произошло дальше, подтверждает наличие этого сценария.
После всего происшедшего вдруг Ворошилов предлагает Василию Константиновичу поехать отдыхать в Сочи всей семьей, на его дачу. Он сам не едет, а вот нам предлагает, чтобы мы там отдохнули, немножко успокоились после всех неприятных разговоров. Мы поехали туда. Беспокойство, конечно, нас не покидало. Какая-то загадочность была в этом приглашении. И еще больше насторожил такой эпизод при нашем отъезде. У Блюхера был порученец Иустин Максимович Крысько. Он помогал нам дома собраться, упаковать вещи, отправить багаж. А вот когда мы поехали на вокзал и сели в вагон, он почему-то не появился. А должен был ехать с нами. Сначала было думали — опоздал. Но он не приехал и в Сочи. Побуждаемая каким-то внутренним подозрением, я дала телеграмму его жене и просила ответить не на наш адрес, а на главпочтамт, до востребования, в Сочи, на мою девичью фамилию — Безверхова. И вот получаю от нее телеграмму всего из двух слов: «Крысько арестован». Блюхер сказал; «Чтоб не мешал».