Сон наступает плавно, словно опасаясь погружать сестру в мир фантазий сходу, словно боясь, что резкого наплыва кошмаров ей не выдержать. До прихода сна была долгая череда безрадостных размышлений и ещё три стакана коктейля, каждый из которых менял пропорциональное содержание алкоголя в бóльшую сторону по сравнению с предыдущим. Потом был сон: беспокойный, рваный, полный ужасов пережитого. Во сне были люди с головами ротвейлеров и надетыми на них цветочными венками, а из их кровавых пастей торчали обрубки дерева. Эти люди бродили с факелами по лесу, искали девушку, ловили её, а поймав, заключили в зловещий круг, и, когда круг готов был уже сомкнуться, она подняла глаза к небу, надеясь увидеть там Бога, но вместо Него увидела лишь мёртвое тело Штеффи, висяще на ветвях жуткого дерева. Вдруг в кругу́ образовался просвет, и вдали она увидела мужскую фигуру в сутане: в лунном свете лицá было не разглядеть, но Катарина уверовала, что это отец Кристоф явился на дикий шабаш, чтобы её спасти. Позабыв обо всём, она бежала к нему навстречу, но нагнав — в ужасе отшатнулась. Мужчиной в сутане оказался вовсе не Шнайдер, а подсушенный мертвец: отец Майер скалился на неё своим сморщенным лицом, зазывающе протягивая девушке костлявую руку. Потом она бежала в лес, не разбирая дороги, и с каждым шагом лес становился всё чаще, пока деревья не образовали сплошную непреодолимую стену, вскоре и вовсе преобразившуюся в грязную кирпичную кладку. Катарина в ярости стучала по кирпичам руками и ногами, но те были нерушимы. Она продолжала и продолжала стучать, уже осознавая, что спасения не будет, и всё, что ей осталось — это звук ударов своих слабых кулаков по глухому кирпичу. Почему-то удары эти были невероятно звучными, нехарактерно звучными. Наконец распахнув глаза, первым, что увидела сестра, был циферблат настенных часов с дрожащей большой стрелкой, приближающейся к цифре одиннадцать. Пока она вспоминала, где находится и как здесь очутилась, звук ударов становился только громче. Но почему он не прекращается, неужели она всё ещё спит? Далеко не сразу она понимает: это вовсе не отголосок кошмарного видения, а самый настоящий стук в дверь её номера. Наверное, работник гостиницы пришёл напомнить о расчётном часе и спросить, будет ли она продлевать бронь. С трудом опустив ноги с постели, сестра поднимается и, нащупав одноразовые гостиничные тапочки замёрзшими босыми ногами, плетётся к двери.
— Ну кто… — неосмотрительно распахнув дверь, даже не глянув в глазок, она оказывается в лапах нового кошмара, причём — буквально.
— Так-так, — Лоренц тенью проскальзывает в номер и запирает дверь за собой на замок. Его пальцы сдавливают шею монахини: они настолько длинные и цепкие, что он одной рукой в состоянии почти полностью захватить её тонкую шею, заключив её в тиски. — Ну и что ты здесь делаешь?
Она не сразу даже понимает, что он — это именно ОН. На нём светское: узкие тёмные джинсы с потёртостями на бёдрах и металлическими заклёпками на карманах, клетчатая фланелевая рубашка, из-под расстёгнутой верхней пуговицы которой торчит белый воротничок. Но нет, не клерикальный — это всего лишь ворот поддетой под низ белой хлопковой футболки. На его ногах такие же безупречно белые кроссовки, на глазах — тёмные очки-капли, неровные блики которых свидетельствуют о неровности линз: скорее всего, те с диоптриями. Жидкие волосы собраны на затылке в крысиный хвост. И пока сестра разглядывает этого незнакомца, он разглядывает её, не отводя невидимого за стёклами взгляда, не расцепляя пальцев на её шее.
— Господин епископ, как Вы… — она хрипит, отступая под его напором, — что Вы здесь делаете?
— Ты не в том положении, чтобы задавать вопросы, лгунья. Я знал, что ты лжива и порочна, но чтобы настолько продажна! Ты удивила даже меня, Кэт! — последнюю фразу он произносит чуть ли не на вдохе, захлёбываясь словами.
Наконец он размыкает хватку, с силой отталкивая сестру, отчего та шагает назад и, уперевшись ногами в кровать, откидывается на спину. Упругий матрац пружинит под ней, содрогаясь волнами. Епископ снимает нелепые очки слишком уж молодёжного фасона и сверлит её своим подслеповатым взглядом. В нём столько ярости, сколько не было никогда ранее. Конечно, он не расскажет ей о противоугонном маячке в её мерседесе — пускай верует в его всемогущество, в чудеса, его сопровождающие. Конечно, он не расскажет, как велел Лео съездить по маршруту сегодня утром — на всякий случай, а тот вернулся не с пустыми руками. Не расскажет, как он уже сам, по наводке помощника, приехал на эту чёртову заправку, а мадам не ресепшене была только рада поделиться с ним номером нужной комнаты всего за каких-то пятьдесят евро. Пускай думает, что у него повсюду глаза и уши, что от него не скрыться. Пусть отныне живёт в таком страхе, который прежде ей даже и не снился. Епископ в джинсах наслаждается видом беспомощной женщины, раскинувшейся на незастеленной кровати в каких-то нелепых цветастых штанах и свободноватой розовой футболке. Лживая бестия, рядящаяся в овцу!
— А теперь рассказывай, где ты провела ночь, и ни слова лжи!
— Я ездила к тёте в Пегниц, а на обратном пути… Возвращаться в монастырь было уже слишком поздно… — собственный голос слышится Катарине жалким блеяньем, и ей приходится прокашляться, чтобы прочистить горло после сна.
— Я же сказал — ни слова лжи! Ты бесстрашная или просто глупая? Впрочем, это одно и то же! Я звонил в монастырь — своими сказками корми матушку-простушку! В онкологический центр, где пребывает твоя тётушка, я тоже звонил — ты там уже полгода не появлялась! А вот где ты на самом деле была… Чёрт, Рюккерсдорф! Эта сраная деревня! Но я-то грешным делом думал, что ты подкатываешь к невинному отцу Кристофу, потом думал даже, что у тебя ещё какая-то интрижка на стороне. Но чтобы так ошибаться… Сама расскажешь?
Это не страх и не ужас — сестра чувствует, что она уже в аду. Дальше некуда, хуже просто не бывает! Неужели он всё знает? Неужели он… Отнекиваться до последнего? Пусть бьёт её, пусть насилует, но она просто не может выдать то, что ей известно. А вдруг он и сам в этом замешан?
— О чём Вы, господин епископ? В Рюккерсдорфе я не была. Что мне там делать?
— Не была? — Лоренц лезет в задний карман джинсов и извлекает оттуда какую-то грязную серую тряпку. Сестра не сразу узнаёт в ней свою косынку. Да, это её потерянная косынка — ошибки быть не может: на ней не только лесная грязь, но и ярлычок с названием мастерской, обшивающей монастырь святой Елизаветы. И как она раньше не подумала? Почему надела одну из тех косынок, что надевают под фату, одну из тех, что шьют специально для их монастыря? И самый главный вопрос — как та оказалась у епископа? Неужели за ней следят? Неужели каждый её шаг под присмотром? — Ну ты и сука…
В глазах епископа столько презрения, сколько просто не может уместиться в одном человеке.
— И сколько они тебе платят? Сколько? Ты же шлюшка, пришла бы сразу ко мне — я бы больше дал, шпионила бы на оба фронта. Тебе же всё равно, кому продаваться — это я уже понял!
— Господин епископ, я правда не понимаю, о чём Вы…