Комментарий к 12. Перед бурей
* Согласно книги Бытия, от Измаила, изгнанного сына пророка Авраама и рабыни Агари, происходят арабы, так что утверждение правдиво лишь частично - наверняка мусульманская община Аугсбурга состоит не только из арабов.
** На самом деле он не соборовал, так как соборование производится в церкви несколькими священниками. Пауль провёл то же таинство (елейного помазания), но один и в домашних условиях. Лайт версия.
========== 13. Буря. Начало ==========
— Знала бы ты, сколько ночей я провёл смиренно молясь, прося Отца Небесного даровать мне стойкость и усмирить греховные устремления плоти…
Катарина подходит ещё ближе, непозволительно близко, протягивает ладонь к лицу отца Кристофа и легонько проводит ею по иссиня-бледной гладкой щеке. Отец Кристоф не смеет шелохнуться, не смеет дышать, когда тонкие пальцы скользят от скулы к мочке, цепляют вьющуюся прядь и долго перебирают несколько волосков, наконец заводя их за ухо.
— Знал бы ты, сколько ночей провела я, грезя об этих кудрях, не осмеливаясь ни молиться, ни молить о милости, усмиряя грешную плоть своей же рукой…
Кристоф открывает глаза, в ужасе озираясь. Лишь обнаружив рядом свернувшегося калачиком Ландерса, всё ещё горячего, но уже не настолько отчаянно, как накануне вечером, он вспоминает, где находится. Судя по серому полумраку в комнате — уже утро, но ещё довольно раннее, что-то вроде предрассветных сумерек. Шнайдер пытается рывком встать, но тут же падает обратно на подушку — всё тело пронзает тянущей ломотой, будто его всю ночь били палками. Испугавшись, что болезненное состояние — предшественник очередного затмения, он не сразу понимает, что причина ему — вчерашние самоистязания с гантелями. Всего-то, мышцы болят с непривычки. Всё-таки встав, Шнайдер подходит к окну, по пути взглянув на экран мобильника. Он ошибся: уже почти десять, а вовсе не раннее утро, а полутьма, делающая очертания всех предметов в комнате призрачными и размытыми — результат полутьмы за окном. Дождь сплошной стеной омывает стекло, и Шнайдер невольно восхищается прозорливостью здешнего жильца: все щели между стеной и оконными рамами наглухо заделаны герметиком. Пауль — справный хозяин. Ёжась от холода, он возвращается к постели и с высоты своего роста наблюдает за спящим другом. Кажется, ему лучше. Сон исцеляет, и дай-то Бог, к отпеванию Вайса Ландерс будет как новенький. Шнайдер не решается будить больного — пускай отдыхает, тем более что самому Кристофу, ещё такому напряжённому до состояния стыда и неудобства, его сон сейчас только на руку. Где же у Пауля чистые полотенца? Открыв первую попавшуюся дверцу шкафа, он едва успевает поймать летящее ему прямо в руки с верхней полки махровое полотно. Сколько же у Пауля барахла, что оно утрамбовано в шкаф так плотно, и закрытая дверца едва ли способна его удержать? Шнайдер идёт в душ, всё ещё подёргиваясь от озноба — то ли холод остывшего дома так на него влияет, то ли проклятые сновидения. Как только могло ему подобное привидится: он и несчастная сестра Катарина, занимаются непонятно чем прямо в его родной Рюккерсдорфской церкви, а святой Николай с немым осуждением взирает на них со старинного образа? Проклятое наваждение: Паулю удалось как-то усмирить его физические проявление, и оно переползло в голову. Прямо в голову, где, не решаясь проявить себя при свете дня, когда Кристоф бодрствует и способен молиться, способен дать отпор, оно нападает ночью, как и подобает всякой нечистой силе. Пользуясь сном его разума, оно порождает своих чудовищ. Уже стоя под холодным, почти ледяным душем, Кристоф привычно выжидает, пока его тело придёт в порядок. Изо всех сил он пытается стереть из сознания картинки жуткого сновидения, но чем сильнее пытается, тем настойчивее они им завладевают. Каким реалистичным был этот сон — он почти чувствовал всё, чувствовал касания женских пальцев своей кожи. Неосознанно Кристоф проводит ладонью по лицу подобно тому, как это делала Катарина в его видениях. Бедная сестра, знала бы она, что её чистый образ используется тёмными силами для соблазнения его, Шнайдера. Кристоф, как и все священники, имеет собственного духовника. Правда отец Кристоф — тот, через кого десятки односельчан несут на суд и прощение Господнее свои грехи — сам не исповедовался уже более года. Прежде духовником и наставником ему был отец Клаус Майер, а после его исчезновения Кристофу пришлось найти себе нового, в Мюнхене: не может молодой пастор без руководства сверху, хотя бы номинального. И кажется, пришла пора обратиться за помощью. Он знает, что человек не волен над сновидениями, и в том, какую грязь он видит по ночам, его вины нет, но как быть, если даже после пробуждения фрагменты скабрезного сна всё никак не идут из головы? Кристоф должен исповедоваться.
Выйдя из душа, Кристоф с удивлением обнаруживает бодрствующего и почти даже бодрого Пауля на кухне: тот варганит бутерброды из того, что нашлось в холодильнике, и кипятит чай.
— Пауль, зачем встал! Иди ложись, я сам всё приготовлю!
Кристоф стоит в тесном коридорчике, освещённом лишь рассеянным полусветом из далёкого кухонного окна. Он босой, стройная фигура выделяется против света точёным контрастным силуэтом, капли воды падают на пол с длинных волос, а наготу тела прикрывает лишь обёрнутое вокруг бёдер полотенце. Звон упавшего на пол ножа разносится по помещению тихим эхом.
— Пауль, прости, не хотел тебя напугать! Ты видно ещё не совсем здоров. Тебе лучше? Садись, Садись.
Кристоф поспевает к застывшему в немом оцепенении Ландерсу и, ведя того за плечи, усаживает на ближайший стул.
— Боже, ты всё ещё в этой одежде. Снимай скорее и бегом в душ. Сам справишься или тебе помочь? Голова не кружится?
— Кружится, — Ландерс имеет в виду что-то своё, а отнюдь не объективное физическое состояние. Его обуревает целая масса чувств: и восхищение Кристофом, так неожиданно разгуливающим здесь, в его доме, почти обнажённым, и смущение собственной нечистотой — его одежда уже давно пропахла по́том. Как, должно быть, он сейчас ничтожен рядом со Шнайдером! — Ты прав, мне нужно помыться. И… со мной не ходи. Я справлюсь.
— Уверен? — Кристоф поднимает нож с пола и отправляет его в мойку. Если что — зови. Дверь не закрывай.
Убедившись, что Пауль вполне способен дойти до ванной и раздеться самостоятельно, Шнайдер моет нож и принимается домазывать хлебцы плавленым сыром. А Пауль, стоя под струями тёплой воды, клянёт себя за неосмотрительность: надо было приготовить полотенце заранее — как он мог допустить, чтобы Кристоф сам полез за ним в шкаф? Снова опасность! Но все тревоги исчезают в сливе ванной вслед за клочками мыльной пены. Всё же прекрасное зрелище полуголого полумокрого Шная в полутьме тесного коридора — достойная награда за все переживания!
Пока они завтракали, дождь утихал. Понемногу стена воды становилась всё прозрачнее, и когда от стены остались лишь струйки, друзья решили проветриться.
— Тебе нужен свежий воздух, — назидательным тоном выдаёт Шнайдер и тянет Ландерса к выходу. За порогом — широкая крытая веранда. Она не убережёт от косого ливня, но от ровных струек — пожалуй. Вытащив из дома пару стульев, друзья устраиваются на веранде. Та часть Нойхауса, что видна с крыльца, безлюдна. Оно и понятно — кто пойдёт гулять в такую погоду?
— Бедные фермеры… Наверняка завязки побило, а посевы залило. И откуда только такие дожди… — Пауль задумчиво смотрит на раскинувшиеся у горизонта, за границами поселения, пшеничные поля. Но Шнайдеру сложно поддерживать разговор о погоде — из-за дурацкого сна дурацкие мысли всё ещё не дают ему покоя:
— Пауль, представь, а если бы Ватикан отменил обязательный целибат и разрешил священникам жениться — ты бы женился?
— Нет! — Пауль смотрит на друга с неприкрытым беспокойством. — Откуда вообще такие мысли?
— А я бы женился… Наверное, когда с женщиной живёшь, то и заботы прихожан понимаешь лучше. — Он бы ещё долго разглагольствовал, но Ландерс не намерен слушать эту ересь, в прямом смысле слова.
— Шнай, по-твоему, Ватикан просто так наказал нам блюсти целибат?* Наше дело — окормлять паству, а не понимать её. Наше дело — связывать небо и землю, а не срастаться с землёй, отворачиваясь от небес. Посуди сам: сперва ты, живя с женщиной, начнёшь лучше понимать заботы мирян, потом сам погрязнешь в них, в этих заботах. И какой тогда от тебя прок? Вместо того, чтобы доносить до мирян слово Божие, ты будешь озабочен лишь кредитами, пелёнками и прихотями своей супруги. Какое уж тут слово Божие? Всё не зря, Шнай, всё не зря…