— Позовите наших деревенских друзей. Обоих. Они хорошо себя проявили ранее, пусть постараются и на этот раз. А ещё я надеюсь, что достопочтенный профессор, как его — тот самый, что надоумил тебя поехать одной ночью в лес — также почтит нас своим присутствием. Поддержит нашу позицию экспертным мнением. Придаст весу нашим доводам… Тебе понятно?
Это месть, или он правда считает хорошей идеей впутывать в межрелигиозные разборки несчастного профессора? Лоренц непонятен: то ли шутит, то ли нет, то ли глумится, то ли он искренен. Хитрый. Ядовитый. Умный. Подозрительный. Опасный. Рисковый. Скорпион.
— Конечно, господин епископ, я позвоню профессору.
— И позвони, и съезди, если надо — я тебе доверяю. Ты же знаешь.
Он точно глумится. Катарина вглядывается в дно опустевшей кружки. Напиток согрел и расслабил, и это так некстати. Подсохшие малиновые круги плывут перед её взором — но это не от сна и не от слёз. Тяжело подолгу смотреть в одну точку, но она готова пялиться в чёртову кружку хоть до окончания времён, лишь бы не встречаться взглядом с тем, что прямо сейчас водит рукой по плюшевой материи, туго обтягивающей её согнутую в колене ногу.
Лоренц чувствует тепло её тела, а перед глазами всё никак не унимаются волнующие картины вчерашнего представления. Самец, что с модной стрижкой, грубо стащил Дани с дивана и опустил на колени, приставив к её горлу свой изогнутый нож. Flake66 искренне тогда понадеялся, что орудие — бутафорское. Второй же, тот, чей бритый наголо череп отсвечивал под софитами тёплыми бликами, рывком стянул с себя штаны. “Кто истинный господь?”. “Иисус”, — пищала Дани в перерывах между ублажением двух крепких стволов. Интересно, думалось Флаке, а каково это — делить одну женщину на двоих? У него такого никогда не было. Да он бы и не хотел. Дани — это фантазия, а по жизни он собственник-единоличник. Позже, уже стянув с “пленницы” одеяние и сковывающие запястья путы, все трое переместились на диван. Лысый лениво трахал её в ротик, а тот, что с модной стрижкой — совсем даже не лениво брал её сзади. Наблюдая за действом, Flake66, напряжённый до предела, нетерпеливо трогал себя, время от времени делая перерывы, чтобы растянуть удовольствие до окончания шоу. Когда лысый держал христианскую мученицу за руки, прижимая лопатками к дивану, а волосатый заполнял её спереди, периодически выкрикивая что-то вроде “Иншалла!”, Flake66 даже показалось, что страдалица немного недоигрывает — слишком уж вяло она сопротивляется, слишком активно подаёт бёдра навстречу “похитителю”. Лоренц поднимает глаза на осовелую сестру, аккуратно вынимает чашку из её рук и по-свойски приобнимает Катарину за плечи.
— Ещё выпить?
— Нет, спасибо, господин епископ. Было очень вкусно.
— Что-то ты не выглядишь счастливой. Скажи — чего тебе не хватает?
Она-то знает, чего ей не хватает. Но он ей этого дать не может.
— Всё хорошо, господин епископ. У меня всё есть.
— Ну же, не скромничай. И не ври. Скучала по моим ласкам?
Сам-то Лоренц ближе к финалу вчерашнего шоу уже откровенно заскучал. И когда оба “похитителя” обильно угощали “жертву” своим семенем, а “жертва” самозабвенно при этом крестилась, зрелище ему уже просто надоело. Конечно, эксперимент внёс разнообразия в его виртуальный опыт, но не более того. Никто из представленной на экране троицы даже не пытался общаться с Flake66 — они просто делали своё дело, стараясь от души. Никакого интерактива, никакой заинтересованности в личности клиента — по факту, Flake66 лишь просмотрел стандартный порноролик, с той лишь разницей, что выполнен он был “вживую” и по его сценарию. Поблагодарив команду перформеров за доставленное удовольствие, он нажал на кнопку выдачи чаевых и вышел из комнаты Дани, чтобы не возвращаться туда никогда. Хватит с него экспериментов — отныне только старые-добрые “Одинокие девушки”, старательно улыбающиеся в камеру, увлечённые выполнением каждого его каприза. Девушки, которым нравится ласкать себя, когда он на них смотрит. Девушки, с которыми можно поболтать. Девушки, которые с открытым ртом и распахнутыми глазами наблюдают, как Flake66 брызжет семенем в глазок собственной камеры. Вырвавшись из раздумий, Лоренц ещё крепче притягивает к себе Катарину.
— Ну? Скучала?
— Да, господин епископ.
— Ну если “да”, то обними меня. Обними так, как женщина ластится к мужчине, когда хочет ласки…
Катарине кажется, что она снова в своей машине, плывёт по залитым холодной водой улицам Аугсбурга, а повсюду грязь, и мусор, и несчастные прохожие… А внутри — только ненависть. Инстинкт самосохранения нашёптывает: обними, он же не отстанет! Но она сидит, зажатая в тиски тонкими, но такими крепкими руками, и не шелохнётся. Вдруг Лоренц, словно прочтя её мысли, раскрывает объятья, выпуская свою плюшевую пленницу на свободу.
— Значит всё-таки не хочешь… Ну ничего, скоро захочешь. Сама умолять будешь. Иди.
Не понимая куда её посылают, Катарина продолжает сидеть.
— Одевайся, одежда высохла наверное. Дождь, кажется, утих, можешь ехать домой.
Всё ещё не веря своим ушам, Катарина молча встаёт и идёт одеваться. Что это с ним? Очередной этап игры? Нечто новенькое? Сейчас окажется, что дверь заблокирована, и он, по-мефистофельски хохоча, примется гонять её по всему дому? Дрожащей рукой Катарина тянется к дверной ручке — и та поддаётся. В лицо бьёт холодом и запахом мокрой земли. А дождь и правда утих, хотя, судя по гигантским гроздьям чёрного винограда, что накрывают город вместо неба — не надолго. Быть грозе, как и обещали.
— До свиданья, господин епископ, — полушепчет она, не оборачиваясь, и слышит вслед:
— До свиданья. И про профессора не забудь — слушания уже скоро. Иди работай.
Этот день уже стал самым странным из всех дней, в которых были они двое: сестра и епископ, но ему суждено было стать даже более странным. Через час после возвращения в монастырь Катарина получает уведомление о том, что счёт её дебетовой карты пополнен на пятьсот евро неизвестным отправителем.
***
Двух дней взаперти, если не считать вылазок на веранду в редкие часы затишья разбушевавшейся непогоды, хватило, чтобы Пауль вновь начал ходить, не шатаясь, стоять, не испытывая головокружения и разговаривать своим обычным тихим, уверенным и немного игривым голосом. Кристоф всегда отмечал, какой приятный голос у его друга — с того самого дня, когда подсевший к нему на скамью семинарской аудитории парнишка в кожаных штанах и с серебрянными серёжками в обоих ушах, бодро произнёс: “Привет! Пауль Ландерс”. Сказал он, а Кристоф замер, не сразу заметив протянутую ему ладошку. Какой голос — он будто создан для того, чтобы бодрить, веселить, утешать, вселять уверенность. Кожаные штаны, и серьги, и ещё много чего, что было для Кристофа в его новом знакомом таким странным и непонятным — всё это кануло в небытие. Но сам Пауль остался — со своим чарующим голосом и аккуратными ладошками. “Пауль, у тебя волшебные руки”… Сегодня похороны Вайса и оба отца готовятся к церемонии. Конечно, проводить отпевание будет отец настоятель из Нойхауса, но Шнайдер подстрахует — всё же Ландерс ещё не совсем оправился от удара.
— Смотри, ровно? — почему-то именно сегодня ровно продеть колоратку под воротник Паулю не удаётся. Дело в волнении или же в непривычном воротнике-стойке? Ведь на нём “торжественный” костюм, который он бережёт для особых случаев. Похороны — как раз из таких. Печальное торжество смерти над жизнью, но оба мужчины в тесной комнатке точно знают, что это не навсегда: сорок дней пути, и Вайса ждёт жизнь вечная в мире лучшем. Вайс был хорошим человеком, про него у могилы даже врать ничего не придётся…
— Шнай, в морге предлагали не забирать тело пока, ведь город штормит, да и земля вся обратилась в грязь. А родственники настояли на том, чтобы похороны прошли на третий день. Но это же совсем не обязательно! Я волнуюсь — как будут закапывать?
— Это не твои заботы, Пауль. Утром я говорил с кладбищенским смотрителем — на участке уже всё готово. Это же деревня, а не мегаполис. Дождёмся, когда дождь хоть на время поутихнет, и выдвинемся… Дай помогу!
Не в силах и дальше наблюдать за бесплодными ковыряниями друга у зеркала, Шнайдер аккуратно берёт дело в свои руки. Продев колоратку в несколько движений, он придирчиво осматривает результаты своих стараний: всё ли ровно, симметрично ли… Невольно коснувшись пальцами тонкой шеи Пауля, ему показалось, что тот вздрогнул.