— Ты готов. Бери молитвослов и звони организаторам — слышишь, дождь кажется стал тише?
Шнайдер прав: буря, бушующая над баварскими городами уже третий день, иногда берёт передышку, и сейчас — как раз такой момент.
Меньше часа понадобилось, чтобы почти все жители Нойхауса, кроме больных, немощных стариков и малых детей, собрались в церкви. Они стекались сюда с разных концов селения целыми семействами. Наконец молельный зал уже полон народа, и Пауль выходит к амвону. Родные простились с усопшим ещё дома, поэтому сейчас на разглагольствования у закрытого гроба времени никто не тратит. Да, гроб закрыт, и вопреки опасениям, Паулю не придётся смотреть в лицо того, кто умер у него на руках. Скорее всего, Вайса бальзамировали, но в такие детали священника не посвящали. Гроб выполнен из полированного дуба, без резьбы и вычурного декора — о таком дизайне сказали бы “скромно, но с достоинством”. Крышку украшает рельефное металлическое распятие, поверх которого возложены несколько скудных букетиков простых весенних цветов. О схеме рассадки гостей на скамьях позаботились заранее, и под руководством вдовы покойного каждый гость занимает строго определённое ему место. Самые близкие располагаются на первых рядах, с правой стороны.
Оглядев собравшихся, Пауль приветствует паству и не медля переходит к мессе. Его взгляд бегает от молитвослова к аудитории, и Шнайдер с замиранием сердца следит за каждым движением друга, за каждым его словом. Как в годы учёбы, когда не самый прилежный студент Ландерс сдавал устные экзамены, не вполне будучи к ним готовым. Шнайдер переживал за него в сто раз сильнее, чем за себя, и самой потаённой его мыслью была “а вдруг провалит, а вдруг отчислят, как же я тогда…”. Пауль всегда всё сдавал. Не гладко, не с блеском, но сдавал. Помогала блестящая память и природное обаяние. И после каждого такого испытания Шнайдер будто рождался заново: ну вот, теперь ещё целый семестр их с другом гарантированно никто не разлучит!
Месса проходит спокойно, настолько гладко, будто её тысячу раз репетировали. Покончив с отпеванием, отец настоятель призывает желающих проводить усопшего в последний путь. На кладбище отправляются не все — лишь старшее поколение, те, кому Вайс был товарищем. Идти всего ничего: церковь практически примыкает к кладбищу. Заранее вырытая могила издали зазывает процессию, разверзнувшись среди грязно-зелёного месива сырой чёрной дырой. На подступах к месту погребения грязь приходится уже буквально загребать ботинками — наверняка не один и не два селянина пожалели, что надели свою лучшую чёрную обувь вместо привычных фермерских сапог. Гроб опускается на дно ямы с противным влажным хлюпаньем, от которого нельзя не содрогнуться. “Сама природа скорбит”, — молвит овдовевшая фрау Вайс, вытирая сухие, красные, выплаканные до дна глаза. Следом в яму на крышку гроба летят цветы — тоже простые, садовые и полевые. Здесь вообще всё по-простому, даже смерть. Когда последний из присутствующих отправил свой букет в небытие, Пауль призывает работников кладбища приступить к погребению, а гостей — проследовать в дом усопшего для поминального ужина.
В доме всё давно готово: скромный приём с закусками и домашним вином. Люди толпятся вокруг настоятеля, интересуясь его здоровьем, поминая почившего, строя планы на предстоящие поминальные службы. Вдова хочет только одну — на сороковой день. Выпить священнику не предлагают: сотрясение — дело серьёзное. Убедившись, что друг в полном порядке и окружён подобающей заботой, Шнайдер отлучается во двор. Близятся сумерки, да и дождь возвращается. Мрачная будет ночка. Он хочет позвонить в Рюккерсдорф — узнать, всё ли там в порядке, но трубка телефона надрывается звонком, опережая его замыслы. Звонит сестра Катарина, и завидев её имя на дисплее, Шнайдер чуть не роняет телефон в слякоть — одно имя доброй монахини способно пронзить его, словно молния. Наваждение!
Оказывается, сестра по делу. Да и как иначе? Разве мог он ожидать иного? Она хотела заехать: епископ готовится к публичным слушаниям и велел ей сообщить обоим настоятелям об их предстоящем выступлении. О слушаниях, назревающем скандале с мусульманами и далеко идущих планах епископа Шнайдер слышит впервые. С досадой он сообщает сестре, что в связи с постигшим отца Пауля несчастьем, он сам временно не находится в Рюккерсдорфе, и предлагает ей приехать в Нойхаус, чтобы увидеться с ними обоими.
— А знаете что, — отвечает Катарина внезапно повеселевшим голосом, — давайте отложим мой визит на денёк-другой. Всё же путь не близкий, да и погода…
Шнайдер вынужден согласиться — сам он планирует вернуться домой завтра к вечеру, если найдёт попутку. Попрощавшись с сестрой, он возвращается в дом — слишком уж темно, мокро и холодно стало на дворе, почти как у него на сердце после звонка Катарины.
***
Сестра откладывает телефон в сторону. Значит, отец Кристоф в отлучке? Это шанс! Нужно вернуться в Рюккерсдорф за доказательствами! Она даёт себе ночь на размышления и подготовку плана и завтра же тронется в путь. На этот раз одна, и на этот раз она даже предупредит о пути своего следования Лоренца — чтобы не дёргался. О том, что отец настоятель в селении пока отсутствует, ему знать необязательно. Сидя в своей келье в ожидании вечерней молитвы и ужина, она пытается припомнить всё, о чём ещё вчера беседовала с профессором Гессле. Она рассказала ему про труп! Труп — главное доказательство! Труп — это по крайней мере шанс привлечь к общине внимание правоохранителей. Шанс вытащить отца Кристофа из этой дыры или хотя бы предупредить его об опасности, а заодно дать органам опеки повод поставить под сомнение, что подобное место подходит для жизни несчастному сироте. Чуть отойдя от разволновавшей её перспективы скорого возвращение в проклятую деревню, сестра отыскивает в своих записях адрес той мастерской, что упоминала Штеффи. Пусть ей пока и удалось одурачить одержимого контролем епископа, но от маячков всё же надо избавиться…
Комментарий к 13. Буря. Начало
* Целибат - это добровольный отказ от вступления в брак. К нему не принуждают, его принимают по собственной воле. Но целибат - обязательное условие для того, чтобы стать католическим священником. Суть в том, что Католическая церковь рукополагает во священники мужчин, избравших жизнь в безбрачии и обязующихся никогда не жениться уже после принятия священного сана. До принятия сана, в том числе во время учёбы в семинарии, будущие пасторы от обета свободны. Нарушение обета сурово карается: при попытке заключения брака на действующего священника налагается “суспенсия” - запрет дальнейшего служения. Мужчина может сам выйти из сана, но если потом он захочет обвенчаться со своей супругой в Католической церкви, то для этого нужно освобождение (диспенсация) от целибата, предоставление которой остается исключительной прерогативой папы Римского (почти дохлый номер). Bыход из сана не означает автоматического прекращения действия обета. Во всех догмах, касающихся обета безбрачия, фигурирует термин “брак” как состояние, противоположное целибату, так как любые отношения вне брака неприемлемы по умолчанию.
****** На главу было запланировано куда больше событий, и данный объём едва ли вместил в себя половину, так что “Буря” растягивается…
*** !!! ШНАЯ С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ !!! ***
========== 14. Буря в разгаре ==========
Перспектива дальнего путешествия за рулём, несмотря на непогоду, сестру Катарину не пугает.
Она уже успела днём ранее съездить в Мюнхен, и на этот раз даже не на кафедру, а прямо к профессору домой! Передвигающийся с опорой на старинную трость седовласый старец не решился покидать своего жилища в разгар бури и был так любезен, что пригласил приглянувшуюся ему шуструю и любознательную монахиню к себе. Сестра ехала по записанному адресу не без постыдных щекотливых опасений — в последнее время дома уважаемых людей встречают её не очень ласково. Она зря боялась: профессор живёт не один, а в окружении огромного семейства. По пути в рабочий кабинет герра Гессле ей встретились люди всех возрастов, от старушки — ровесницы профессора, до молоденькой женщины с младенцем на руках — наверняка, дочери, невестки или даже внучки, недавно ставшей матерью. Сестра уже и забыла, что такое бывает. Что бывают семьи, несколько поколений которых объединяет общая крыша огромного хлебосольного дома, где никогда не бывает тихо — ворчание стариков и детский смех ни на минуту не позволяют дому молчать. Дом говорит со своими обитателями, говорил он и с гостьей, сперва обласкивая забытой, а может и неизвестной атмосферой преемственности и уюта, а после тыча в лицо ею же: мол вот, смотри, монахиня, у тебя никогда такого не будет. Не будет ни мужа, ни детей, не будет способных поддержать в трудную минуту родителей, как и не было никогда, даже дома не будет. Твой удел — казённые стены и сёстры по несчастью. Невесты Христовы, давшие обет верности лишь Господу своему, и потому недоумевающие, почему Господь в награду за верность хотя бы чудом своим не лишит их ежемесячного проклятья?