Стараясь унять предательскую дрожь, Катарина усаживается рядом.
— Профессор Гессле скоро прибудет, монсеньор.
Он молчит, она тоже. Молчание затягивается и становится неудобным. Катарине хотелось бы, чтобы кто-то его нарушил, кто-то со стороны, способный отвлечь внимание епископа на себя. И Господь внемлет её молитвам, да так, что она тут же сожалеет о неосмотрительно допущенном желании. В дверях появляются Шнайдер и Ландерс. Шнайдер явно волнуется, он теребит пуговицу на пиджаке нервными пальцами, но лицо его светло. Чего не скажешь о Ландерсе — завидев монахиню, тот становится мрачнее тучи и показательно отводит взгляд, даже не наградив женщину дежурным приветствием.
— Сестра, скажите, как мне реагировать на вопросы насчёт отца Майера, — сходу атакует Кристоф, и Катарина рада ему. Вместо сестры отвечает сам епископ:
— Никак не реагируйте. Говорите, что следствие идёт, и полиция не разглашает промежуточных результатов. Мы должны пресекать любые попытки увести разговор в сторону от основной темы. Не забывайте — собрание посвящено передаче права на аренду площадей у Центра международной торговли. Помните об этом!
Игнорируя сердитые взгляды Лоренца и Ландерса, Катарина встаёт и увлекает отца Кристофа в сторону — ей необходимо прощупать, насколько он стабилен. Оставшись с епископом наедине, Ландерс не знает куда себя деть: то мнётся с ноги на ногу, то закусывает губу. Наконец Лоренц поднимается и сам подходит к нему, отчего Пауль забывает, как дышать.
— Спасибо за солидарность, отец Пауль, — шепчет епископ ему на ухо, и от такой близости этого великого человека щёки Ландерса вспыхивают то ли от смущения, то ли от гордости. — Я никогда в Вас не сомневался.
Лоренц удаляется: прибыли настоятели собора Девы Марии и церкви Святой Анны — крупнейших церквей Аугсбурга, и он должен их поприветствовать. Ландерсу о многом хотелось бы расспросить: о том, например, схлопотала ли блудливая монашка по заслугам, и какие санкции ей грозят за недостойное поведение, но он прикусывает язык. Ему за себя стыдно. Он ненавидит Катарину всей душой, а ещё он ненавидит это чувство: нанависть делает его плохим человеком, гораздо более плохим чем тот, кем он является, когда коротает ночи за сочинительством любовных сонетов запретного содержания. Пауль знает, что он плохой, и он не хочет быть совсем уж плохим, но ненависть сильнее него.
***
За полчаса до начала мероприятия всех делегатов просят занять свои места в конференц-зале: две трибуны, два длинных стола условно выделены на условной сцене, две стороны — по числу сторон конфликта. В центре председательствует сам мэр, а зал до отказа набит журналистами и официальными лицами. Убедившись, что все участники готовы, мэр лично объявляет начало слушаний.
Вступительное слово он передаёт сам себе — он из тех, кто живёт по принципу “Хочешь, чтобы дело было сделано хорошо — сделай его сам”. За это одни называют его затычкой, которая впору каждой бочке, другие — напротив, восхищаются феноменальной трудоспособностью и смелостью брать на себя единоличную ответственность за происходящее в городе. А ещё мэр не любит юлить. Отсутствие дипломатического такта — ещё одна особенность, за которую его одни бранят, другие превозносят. И, следуя привычке, градоначальник честно высказывает своё недовольство сложившейся ситуацией. Наверное, вступительная речь была призвана сгладить уровень взаимной неприязни противоборствующих сторон, но мэр неожиданно для себя добился противоположного эффекта.
— Сперва Вы втихаря прокручиваете делишки со своим другом епископом, передавая ему право на аренду площади под торжества и даже не считая нужным поставить нашу общину в известность, а потом, видите ли, сожалеете о сложившейся ситуации? Если бы не повальная коррупция и панибратство — сожалеть было бы не о чем! — первый выпад принадлежит молодому мулле*, судя по виду — выходцу то ли из Алжира, то ли из Туниса.
— Господин Салах, если Вам угодно обвинить меня в коррупции, добро пожаловать в суд и продолжим беседу там! А если нет — то высказывайтесь по делу, избегая эмоциональных выпадов, — отвечает мэр: он не привык отмалчиваться, когда тапки летят в его сторону. — А сейчас пускай выскажется господин епископ Кристиан Лоренц, ведь вопрос, судя по всему, предназначался ему.
Лоренц учтиво кивает мэру, обводит аудиторию спокойным уверенным взглядом, на молодом мулле задержавшись чуть дольше. Сложно поверить, но под пронзительным взглядом наглец тушуется. Очки Лоренца — как лупа, что при умелом взаимодействии с солнечным лучом рождает пламя. Глаза Лоренца, ясные и чистые, необыкновенно яркие для человека его возраста — как солнечные лучи: их взгляд прям, безжалостен и прожигает насквозь.
— Спасибо, господин мэр. Претензии господина Салаха мне не ясны. Площадь возле Центра международной торговли находится в собственности муниципалитета, градоначальство вольно сдавать её в наём кому угодно. В этом году, в отличие от многих предыдущих, епископат подал заявку первым, и нет ничего удивительного в том, что её утвердили. Возможно, мусульманам следовало бы просто быть порасторопнее… — он делает паузу, позволяя представителям мусульманского сообщества вдоволь повозмущаться. — А возможно, всё дело в неверно расставленных приоритетах. Аугсбург — древний германский город, прославленный многими христианскими мучениками. И блюсти традицию не запретит нам никто.
Не дожидаясь воцарения суматохи, Лоренц уступает место на трибуне почтенному профессору Гессле. Катарина смотрит на старика, не отводя глаз, она волнуется жутко, сильнее, чем за себя. Но они выбрали правильную тактику: профессор отделывается долгой и скучной научной справкой, фактологическим экскурсом, не снабжая свою речь никакими оценочными характеристиками. По её завершению ни у кого из присутствующих в зале сомнений не остаётся: Троичные гуляния — старинная местная традиция с глубокими корнями. Это факт, и на этом всё. И овцы целы, и волки сыты. Лоренц явно недоволен, Катарина с облегчением опускает напряжённо приподнятые плечи, а профессор вежливо откланивается и в сопровождении дочери покидает зал заседаний. Наступает время ответного хода, и слово переходит к сестре Катарине.
Право поднять вопрос расово-религиозной неприязни неслучайно доверили женщине: с одной стороны, ей будет проще парировать нападки взаимными обвинениями в нетерпимости, хотя бы в гендерной, с другой стороны, исламские проповедники не умеют общаться с женщинами на равных, а в рамках мероприятия им так или иначе придётся это делать. Они стараются, но получается не очень: ставка на войну нетерпимостей была верна. Противнику не удаётся долго удерживать маску приличия. Уже через пару реплик на Катарину обрушиваются обвинения в некомпетентности, несоответствии занимаемой должности и вообще — не бабское это дело о серьёзных вещах рассуждать. Команда епископата ведёт в счёте: парламентариям, которым сразу же после публичной дискуссии предстоит принять окончательное решение о правах на аренду, такие выпады точно не понравятся.
Вопрос сменяется вопросом, обстановка накаляется, а когда отец Пауль, надев так хорошо ему дающуюся маску парламентёра-миротворца, предлагает господам мусульманам вместо того, чтобы ссориться, принять участие в Троичных гуляниях и в качестве добрых гостей отведать отменной свиной рульки со свежим пивом, зал взрывается. Ландерс ляпнул это не со зла, а по незнанию. Кому-то могло показаться, что молодой настоятель нарочно спровоцировал оппонентов: в ситуации, когда по воздуху пробегают электрические разряды, вещать подобное с фирменной ландерсовской улыбкой во всю мордаху, может только провокатор. Выстрелило всё сразу: и свинина, и алкоголь, и сама мысль о развлечениях и угощениях — начало месяца Рамадан* выпадает как раз на католическую Троицу. Катарина закрывает лицо руками, Лоренц судорожно соображает, как бы спасти ситуацию, Ландерс продолжает улыбаться — суть происходящего дойдёт до него чуть позже. И только отец Кристоф, не произнесший до этого ни слова, спокойно ожидает своей очереди выступать. Спокойствие изменяет ему, как только эта очередь подходит:
— Господин Шнайдер, — выкрикивает темнокожая женщина в хиджабе — сестре Катарине она показалась знакомой. — А как Вы прокомментируете ситуацию с бывшим настоятелем Вашего прихода? Сперва его обвиняют в совращении несовершеннолетних, после он таинственным образом исчезает, и вот на днях полиция обнаружила его труп…