Телефон, поставленный на зарядку, снова напоминает о своём существовании. Расслабленной рукой Катарина нащупывает его в изголовье кровати и, бросив взгляд на экран, тут же напрягается всем телом. Звонит Лоренц. Отвечеть, не отвечать? Неужели спохватился насчёт денег и сейчас потребует их обратно? Потребует вернуть деньги, которые она уже потратила? Или же потребует отработать их, что бы это ни значило…
— Здравствуйте, господин епископ. Позднее время для звонка, — Катарина старается держаться строго, не давая ему шанса начать разговор с манипуляций.
— Не такое уж и позднее, — отвечает он как-то вяло то ли пьяным, то ли усталым тоном. Непривычный тон. — Ты получила мой подарочек?
— Так это был Ваш подарочек? — она не позволяет ему разглагольствовать, укоренившись в тактике “лучшая защита — это нападение”. — А я и не знала. Мало ли, думаю, может Божья благодать сошла. Получила, и уже нет его, Вашего подарочка.
— Всё потратила?
— Да, всё потратила. И даже не надейтесь попрекать меня деньгами. Или же Вы собирались купить ими моё молчание, мою лояльность? Это мы уже обсудили, так что…
— Да оставь ты, плевал я на деньги. У меня их в достатке, сама знаешь. А для тебя мне ничего не жалко… Скажи-ка, Кэт, ты любишь сказки?
Нет, старик точно пьян. Лоренцу немного за пятьдесят, но для Катарины он самый настоящий старик. И дело даже не в возрасте, не в обвисшей коже на его отталкивающей физиономии и острых локтях, не в жидких волосах, вечно собранных в хвост. Просто он злодей и извращенец — старый вредный колдун.
— Не понимаю, к чему Вы клоните, господин епископ…
— Представь, если бы жизнь сложилась по-другому. Для нас обоих. Мы были бы мирянами, просто встретились и полюбили друг друга. Жили бы в большом доме, и у нас родились двое чудесных детишек — мальчик и девочка. Красивые, как ты, и умные, как я. Ночи напролёт мы б с тобою трахались — о, поверь, сил бы я не жалел! Ты бы ещё умоляла меня остановиться, обессиленная оргазмами. А по выходным я возил бы тебя на шоппинг и скупал все шмотки, косметику и украшения, которые ты только могла бы пожелать.
— Господин епископ, остановитесь. Вы пьяны. Вы пьёте с самого утра, а скорее всего — со вчерашнего вечера. Прощайте и не звоните мне больше иначе как по делу и только в трезвом состоянии, — Катарина терпеливо выжидает, когда в трубке раздадутся короткие гудки. Лоренц, похоже, рехнулся окончательно. На повестке дня набирающая обороты антицерковная кампания. Троица не за горами. А он пьёт в чёрную и докучает чужим людям всякими бреднями.
— А знаешь, что в сказках самое прекрасное и самое грустное одновременно? То, что им никогда не стать былью, — епископ даже не думает класть трубку, а Катарина сама не решается — всё равно ведь продолжит названивать, да и как знать, на какие ещё глупости сподвигнет его зелёный змий? — Ты в кровати сейчас? В белье? В одном из моих комплектов?
— Прекратите сейчас же! Это недозволительно! — шепчет она, именно шепчет, сгорая со стыда и в тайне опасаясь, как бы кто из разгуливающих по коридору этажа монахинь случайно не услышал её слов сквозь ненадёжную дверь кельи.
— Скучаешь по мне? Я знаю, что скучаешь. Я тоже истосковался. Твоя кожа, бледная и гладкая, как мрамор, тёплая и нежная, как бархат. Как бы я хотел провести ладонью по твоей изящной спинке, и ниже — по маленькой попке, и ниже — по твоей худенькой ножке. Расслабься! — он вдруг рассмеялся, и Катарина действительно слегка расслабилась, понадеявшись, что он всего лишь решил над ней пошутить. Но Лоренц не шутит: — Мне тебя не тронуть, так потрогай себя сама, за меня, в своё удовольствие.
Катарина в негодовании сжимает трубку так сильно, словно грозясь скомкать её, как тетрадный лист, и вдруг замечает, что свободной рукой уже давно блуждает по собственному полуобнажённому телу. Отдёрнув руку, она с неудовольствием и даже страхом замечает, как напряглись маленькие коричневые соски под ажурными чашечками белого бюстгальтера.
— Ну признайся, тебе же нравилось, когда я тебя трогал. Я помню — нравилось. Помню, как ты воротила раскрасневшееся личико, в то время как твой маленький ротик жадно глотал воздух в приступах удовольствия. Положи пальчик на трусики. Они влажные? Знаю, что да. Ты страстная, Кэт, жаль, что строптивая. Сама себя губишь. Теперь положи пальчик в трусики…
— Господин епископ, остановитесь… Вы не в том положении, чтобы…
— Кристиан. Называй меня Кристиан. Когда будешь кончать, шепчи моё имя…
С хрипом выдохнув, Катарина нажимает на сброс, а после и вовсе отключает мобильник. Чуть подумав, она и зарядку вырывает из сети, чуть не выкорчевав при этом из стены розетку. Кристиан. Что ещё за… Тихо задыхаясь от накативших удушливых слёз, она закусывает уголок одеяла и в пару движений заставляет своё тело содрогнуться оргазмом.
Комментарий к 17. Приглашение
* В Германии церковный налог взимается одновременно со взиманием подоходного налога. Принадлежность (или отсутствие таковой) к той или иной религиозной общине добровольно регистрируется в паспортном столе по месту прописки. Размер налога составляет около 2-3 % от налогооблагаемого дохода гражданина. Только часть религиозных общин, обладающих правом взимания церковного налога, пользуются этим правом. К ним относятся и Епископства Римско-Католической Церкви. Вики.
========== 18. Свечи, топоры и трубки ==========
Утро одиннадцатого мая выдалось тёплым, солнечным и немного ветреным. Агнес приехала засветло — спровадив детей и мужа навестить свёкров, она с чистой совестью отдалась подготовлению мероприятия. Домик у отца настоятеля скромный, тесный, но зелёная лужайка и уютный задний двор спасли ситуацию. На заднем двоpе разместили сразу несколько гриль-станций, под стряпню холодных закусок отвели кухню в доме, а лужайку решили предоставить в полное распоряжение гостей. Шнайдеру ничего не оставалось кроме как пригласить на свой праздник всех жителей Рюккерсдорфа, и сестра в тайне надеялась, что тем хватит такта хотя бы не заявиться в гости всем скопом — такого наплыва стеснённые условия отца Кристофа не вынесут. Пауль приехал, как только смог: в Нойхаусе накопилось много дел, а он не имеет обыкновения бросать задачи, требующие разрешения, на произвол судьбы. Пауль имеет две формы одежды — рабочую (ряса, сутана или строгий чёрный пиджак) и домашнюю (мешковатые джинсы и безразмерный свитер). Ни Агнес, ни даже сам Кристоф не привыкли видеть его в чём-то ином, и сегодня он их удивил, возникнув на пороге дома лучшего друга в узких брюках и облегающей чёрной футболке. Агнес долго исподволь наблюдала за старым знакомым — как дизайнер одежды, да и просто как женщина она не могла не отметить, что странный, неформальный, даже немного рокерский наряд ему удивительно идёт.
— Не хватает серёжек в обоих ушах — кажется, они ещё были при тебе, когда мы впервые встретились на вводной лекции для первокурсников? — не стесняясь, Шнайдер оглядел друга с ног до головы. Он ещё помнил, каким встретил Ландерса, и не мог не сообразить, что смена имиджа — не смена вовсе, а возвращение к истокам.
— Серёжки в шкатулке — они дороги мне как память. А дырочки всё ещё при мне, — в доказательство Пауль ущипнул себя за мочку уха.
Не желая оставаться без дела, он тут же присоединился к последним приготовлениям, найдя себе применение у Агнес на подхвате. Та очень обрадовалась не только любезно предложенной помощи — всё-таки, накормить такую ораву — задача не для одной пары рук, а от братца толку мало — но и внезапно возникшим на пороге кухни двум деревянным ящикам. Фирменный принт свидетельствовал, что посылки прибыли прямо из одной из частных саксонских виноделен.
— Шнай любит это вино, к нему приучил нас покойный Майер. Дань памяти, так сказать, — неловко объяснил Пауль.
— Два ящика — да это же сколько денег! — присвистнула Агнес.
— Не беспокойся, — задвинув ящики под стол и вымыв руки, Ландерс тут же приступил к резке овощей.
Обрадованная возможностью взять передышку Агнес невольно залюбовалась процессом: так бегло и умело получалось у Пауля кромсать овощи на одинаково мелкие кусочки. Как обычной женщине, матери и жене, иногда ей доводилось предаваться раздумьям и сожалениям. Эти молодые мужчины, такие как её брат и его друг, сделали благородный жизненный выбор, отдав себя в служение Богу и людям, но всё-таки человечеству будет их не хватать. Пауля будет не хватать — своим добрым нравом и умением управляться на кухне он мог бы составить настоящее счастье какой-нибудь женщины, оставив после себя не только заполненный радостными кадрами семейный альбом, но и качественное потомство. Награждая общество такими служителями, Церковь лишает это же общество таких мужчин.