Гюнтер с семейством и приспешниками — весь рабочий коллектив таверны и органa местного самоуправления полным составом — заявились на порог отца настоятеля ещё до полудня. “У нас же ничего не готово, мясо ещё даже не начинали жарить”, — засуетилась сестра, но Гюнтер пресёк её смятение. Оказывается, всем скопищем они направляются на охоту — в лес, с ночёвкой, и забежали с одной лишь целью — передать отцу Кристофу самые искренние пожелания. А мясом жареным владельца таверны не удивишь. Поблагодарив за преподнесённые дары — как всегда, что-то съестное, Шнайдер от души приветствовал мимолётных гостей, и те тут же поспешили откланяться. Кристоф смотрел им вслед, смотрел, как они удалялись в сторону леса, пока вовсе не исчезли из виду. Он никогда не понимал всех этих кровожадных развлечений вроде охоты, даже рыбалка ему претила, однако будучи вполне себе мясоедом, он внутренне упрекал себя за малодушие. Бывают же люди — им оленя завалить ничего не стоит, смотреть в глаза умирающему животному, прикончить его метким уколом в сердце, а после собственными руками освежевать, приготовить и съесть. И вот уже о красивом благородном животном напоминают лишь рога, служащие в прихожей вешалкой. Сам бы он, отец Кристоф, никогда не решился ни на какое кровопролитие… И снова неудобство из-за постыдного чувства малодушия.
Первую порцию сосисок водрузили на вертела после двух, следом последовали и говяжьи стейки. Мясо, заранее замаринованное по секретному рецепту семьи, привезла с собой Агнес. Вопреки её опасениям местные жители не ринулись на огонёк, едва почуяв аромат, все вместе — приходили семьями, компаниями, группками, поздравляли своего настоятеля. Дарили подарки — в основном какую-то ерунду для дома и быта. Впрочем, для таких как Кристоф — самое то. Кто-то не задерживался вовсе, кто-то оставался подольше. Например, семьи с детьми никуда не спешили, и Агнес была этому рада — наблюдая за беготнёй юных рюккерсдорфцев, за тем, как они, наевшись до отвала, бросали картонные тарелки в мешок для мусора и снова отправлялись играть, она пожалела, что не взяла с собой своих. Всё-таки детям раздольно на природе, в тихой деревушке, вдали от мегаполиса с его информационным шумом и вездесущей грязью. Повезло Кристофу получить именно этот приход — который час наблюдая за гостями, Агнес проникалась к ним всё бо́льшим доверием и симпатией. Повезло Кристофу…
***
Часы бьют три, и, как по расписанию, у лужайки тормозит чёрный мерседес. Из машины выходит незнакомая женщина — Кристоф, с волнением в сердце наблюдавший за появлением гостьи из окна кухни, и не узнал бы её, если бы не примелькавшийся автомобиль. Сестра Катарина собственной персоной: в длинном сарафане в мелкую вертикальную полоску, переливающуюся всеми цветами радуги и зрительно вытягивающую её невысокую фигуру. Лёгкие мокасины на ногах, сумка-пэтчворк и кулончик в форме гигантской слезы дополняют образ, но на этом монахиня не остановилась — Шнайдер сам предоставил ей в плане дресс-кода полный карт-бланш, и она аккуратно уложила волосы, загладив их назад, а лицо украсила лёгкими румянами, едва заметными тенями и яркой помадой. Тонкие неприкрытые руки придают образу хрупкости, а струящаяся на ветру ткань сарафана — настоящей воздушности. Дождавшись появления виновника торжества, она вручает Кристофу небольшую, тщательно перетянутую упаковочной бумагой и подарочной лентой коробку и просит открыть презент потом — после праздника, в одиночестве. Агнес не сразу, но всё же узнаёт в гостье монахиню с телевидения — прежде она видела эту женщину только на экране, и сейчас невольно удивляется, как всё-таки одежда меняет человека. Ей ли не знать, но всё же в рясу своих клиенток она ещё никогда не одевала, да и переодевать кого-то из рясы в открытый летний сарафан ей не доводилось. Залюбовавшись женщиной, проникнувшись к ней даже неким профессиональным интересом, она вдруг замечает, как похмурел Ландерс. Отхлёбывая вино из пластикового стаканчика, он глядит на гостью волком, исподлобья. Как это на него не похоже! Он злится? Да не может быть — наверное, просто показалось.
— Здравствуйте, я Катарина, сестра Катарина, а Вы, должно быть, сестра отца Кристофа? Он много о Вас рассказывал! — за открытой улыбкой и нежным рукопожатием стоит безобидная ложь — о существовании у Шнайдера родной сестры монахиня узнала лишь накануне.
— Очень приятно! Да, я Агнес — старшая сестрица этого молодого знатока псалмов. Хотите вина?
Сами не заметив как, женщины оказываются на заднем дворике. Что-то притягивает Агнес в молодой монахине.
— Я всю жизнь провела в окружении воцерковлённых людей, — начинает она издалека, — и мой брат, и Пауль — их становление как священнослужителей проходило на моих глазах. Но вот с кем мне ещё не доводилось общаться — так это с женщинами в сане! Даже спрашивать не буду, что сподвигло Вас выбрать путь служения… Но как же это интересно!
Естественно, Катарина не собирается слишком уж откровенничать с новой знакомой. Зачем той знать, что ей пришлось сделать монастырь своим домом, потому что настоящего дома у неё не было. Что начальник информационного агентства, в котором она работала, закрыл ей путь в профессию в отместку за отвергнутые ухаживания. Что мама умерла, а отец бросил её ещё в детстве и знать ничего о дочери не желает. Что подруга села в тюрьму за совершённое ею преступление и собиралась всю жизнь тянуть из Катарины соки за оказанную некогда “услугу”. Вместо правдивой исповеди, она выдаёт более удобоваримую версию:
— Католическая Церковь сегодня переживает серьёзные преобразования. Мы идём в ногу со временем, и будучи истовой католичкой с дипломом журналиста, я решила, что принесу больше пользы своей Церкви, поступив на служение не только духовное, но и профессиональное. О, поверьте, современные монахини — вовсе не те мрачные тётки в вычурных головных уборах, какими их изображали в старых фильмах. В сестричестве мы не бездействуем — мы посвящены общественной работе, благотворительности, помощи нуждающимся, а главное — своим примером мы показываем подрастающему поколению, что служение Богу и служба обществу вовсе не противоречат друг другу!
Незаметно за беседой новые темы для разговоров возникают сами собой, а вино — напротив, иссякает. Взяв два опустевших стаканчика, Агнес отправляется за очередной порцией в дом, на время оставив гостью одну на заднем дворике.
— Что она тебе сказала? — Пауль возникает за плечом Агнес так неожиданно, что та чуть не роняет только что откупоренную бутылку. На кухне больше никого нет, и складывается впечатление, будто он только и ждал её, чтобы подкрасться сзади с расспросами.
— Пауль, да что с тобой! Вы не ладите? Ты сегодня сам не свой — я сразу это заприметила!
Ландерс мигом надевает добродушную улыбку — нужно быть осторожнее, нельзя же так палиться!
— Да нет, что ты. Просто мне кажется, эта женщина не вполне соответствует сану… Ты посмотри, как она одета — разве так подобает?
— На себя посмотри, сам-то в чём! — Агнес от души смеётся. — И не ревнуй. Катарина — милая девушка, ваша коллега, но Кристоф всё ещё твой лучший друг, и ничто никогда этого не изменит! Как дети, ей-богу…
Всё ещё хохоча, Агнес удаляется на задний дворик с двумя полными стаканчиками в руках, оставляя Ландерса негодовать в одиночестве. Не ревнуй… Она попала в самую точку! Пауль корит себя за несдержанность, за неосмотрительность. Аккуратнее, надо действовать аккуратнее. И пусть эта выскочка хоть целый свет очарует — его, Пауля, она не проведёт! Он будет следить за ней и держать ухо востро.
Подняв очередной тост за здравие именинника, женщины возвращаются к непринуждённой беседе. Под действием вкусного вина язык Агнес развязывается, и она пускается в пространные россказни о себе, об их с Кристофом детстве, о своей семье — муже и детях. О работе, о том, как бывает трудно иногда и управляться в ателье, и растить детей, и случаются дни, когда ей приходится брать срочные заказы на дом, чтобы шить их урывками, в перерывах между проверкой домашнего задания у старшего и купанием младшей. Вдруг она умолкает — ей не сразу приходит в голову, что женщине напротив, должно быть, всё это не очень-то интересно. Вся эта жизнь для неё — как кино. Муж, дети, дом, работа — это то, чего она лишила себя добровольно, но может быть, где-то глубоко в сердце, опасаясь себе самой признаться в этом, сестра Катарина сожалеет о сделанном некогда выборе. Может быть, лишнее напоминание о том, что став невестой Христовой, она избавила себя не только от простых женских забот, но и от простых женских радостей, способно вызвать её печаль… Агнес умолкает, а Катарине действительно надоело её слушать — но не по той причине, которую воображает себе захмелевшая владелица ателье. Катарине хотелось бы узнать побольше об отце Кристофе, о том, что он любит, о его бытовых привычках, о чём-то, что могло бы помочь ей составить более полное представление о давнем и безнадёжном предмете её симпатии.