— Скажите, сестра, — уловив скучающую мину на милой мордашке собеседницы, Агнес переводит разговор на другую тему. — Вы хорошо знакомы с этим местом? Я имею в виду Рюккерсдорф, приход, жителей… Сама-то я наведываюсь сюда нечасто — всё больше Кристоф навещает меня в Нюрнберге. А с местными и вовсе пообщалась сегодня впервые. Очень милые люди, скажу я Вам. Простые и честные, как и подобает тем, кто живёт в тесном традиционном сообществе. А этот охотник, Гюнтер кажется, он заходил поздравить Кристофа ещё до Вашего приезда. Я как увидела за его спиной винтовку, чуть не запаниковала! А местные ведь охотятся… Мы же в городе совсем от корней оторвались.
При упоминании Гюнтера Катарину аж передёрнуло, и она спешит запить возникшее тошнотворное ощущение остатками сладковатого вина. А сестрица отца Кристофа и правда далека от “корней” — скорее всего у Гюнтера при себе было охотничье ружьё, как в тот грозовой день, когда он вытащил мумию Майера на опушку. Но уж точно не винтовка…
— Понимаю Вашу обеспокоенность, Агнес. Судя по рассказам, Кристоф вырос под Вашим пристaльным надзором, а здесь он один, в глуши, без средства передвижения, и даже связь, бывает, барахлит… Переживаете за брата?
— Ах, Вы угадали, — немного помолчав, Агнес притворно хихикает, чуть касаясь своей ладонью обнажённого плеча собеседницы. — Да, Вы в чём-то правы. Мне бы не хотелось думать, что Вы считаете меня параноиком, чокнутой старшей сестрицей с вечной манией контроля. И всё же я хорошо знаю своего брата. Он мягок, его легко убедить. Я могу положиться на Пауля, но у него свой приход, и бывают вечера, когда я с болью в сердце размышляю об одиночестве брата, о его… незащищённости что ли.
— А знаете, никакой Вы не параноик, — хмель развязал язык не только сестре кровной, но и сестре духовной. — И опасения Ваши не беспочвенны.
Катарина умолкает, пристально наблюдая за тем, как эмоции на лице долговязой блондинки сменяют друг друга, наслаиваясь и порождая тени.
— Вам что-то известно о местном сообществе? — наконец спрашивает та, низко склонившись к Катарине, отчего дамы чуть не ударяются лбами. — Скажите, не скрывайте! Всякое возможно. Браконьерство? Незаконное предпринимательство? А может быть, на окрестных пашнях выращивают ГМО? В какую беду мой брат может ввязаться по незнанию? Не таите — я предпочла бы знать правду…
Катарина еле сдерживается, чтобы не захихикать. Момент неподходящий, но ГМО… Она серьёзно? Да уж, оторвались люди от “корней”. С таким отношением к окружающей действительности Агнес ни за что ей не поверит, решись она хоть заикнуться о культе, убийствах и чём-то подобном. Но полупьяная женщина прожигает Катарину насквозь взглядом, полным нетерпения — уже не замнёшь, не отмолчишься. Сказал “А”…
— Агнес, я не могу раскрыть перед Вами карты, ибо у Рюккерсдорфа есть секрет, и он не Ваш и не мой. Но если Вы дорожите своим братом — будьте бдительны. В этом приходе время от времени творится неладное, и отцу Кристофу действительно может угрожать опасность.
Наблюдать за лицом сестры Шнайдера забавно: она разинула рот и распахнула глаза в показном удивлении, как девушка с пин-ап плаката, и её можно было бы заподозрить в насмешке, если бы Катарина не была абсолютно уверена в том, что эти эмоции, как и их физиогномическое проявление — настоящие.
— Приглядывайте за братом, Агнес. И я буду приглядывать за отцом Кристофом и его приходом. Но главное: ему — ни слова! Сами знаете…
— Знаю, — утвердительно качнув головой, женщина уже не стесняясь хватает Катарину за руку. — Знаю — он не поверит. Спасибо, что предупредили, Катарина. Будем на связи.
Агнес покидает задний дворик, уже настигнутый сумерками, заговорщически прижав палец к губам. Катарина не уверена, правильно ли она поступила, приоткрыв карты перед малознакомой нетрезвой дамой. Остаётся надеяться, что та выполнит обещание и ни словом не обмолвится об этом разговоре перед отцом Кристофом. Поднявшись с раскладного деревянного кресла, Катарина замечает, что сама не совсем твёрдо стоит на ногах. Теперь ей необходимо как следует подкрепиться и выпить много воды. Пары часов хватит, чтобы протрезветь и быть готовой сесть за руль — ночевать в этом жутком месте она точно не останется.
***
Ближе к девяти вечера Штеффи неровной походкой вываливает из бара. Сегодня одна — не повезло. Ей редко удаётся кого-нибудь подцепить, кого-нибудь симпатичного и с жилплощадью для утех, редко, но всё же иногда удаётся. Но она не тоскует — всё равно на работу завтра к восьми утра, особо не разгуляешься. Уже настроившись поймать попутку и с комфортом доехать до общежития, она едва успевает добрести до обочины и вытянуть руку с поднятым вверх большим пальцем, как возле неё тормозит чёрный ауди.
— Во блин, шикарная тачка, свезло так свезло, — не глядя по сторонам, она фривольно заваливается на заднее сиденье и, устроившись поудобнее, вдруг обнаруживает, что в машине кроме неё ещё двое. В салоне темно, лиц не видно, радио выключено — и даже у отпетой оторвы в сознании замигала красная лампочка.
— Э, ребят, я не это, я пойду короче, — она тянется к ручке, но дверца уже заблокирована. — Вы чего, извращенцы херовы…
— Не верещи, подруга, — мужик справа делает жест водителю, и тот покидает автомобиль. — Разговор есть.
Привыкнув к темноте, женщина с удивлением разглядывает силуэт властного господина. Чёрные джинсы, чёрная футболка с принтом Nazareth, очки с толстыми линзами, жидкие волосы, завязанные в хвост.
— Э, а я тебя знаю! Ты же у нас вроде главный святоша! — Штеффи мигом расслабляется. Лоренца она не боится, хотя сам факт попадания к нему в машину всё же свербит где-то в груди тенью тревоги. — Ты что — следил за мной? Зачем?
— Говорю же — разговор есть. О твоей подружке. Она мне наплела, что вы не общаетесь, но я-то знаю, что цена её словам — грош ломаный. И не беспокойся — я ссориться не собираюсь. Переживаю за подчинённую, что-то она сама не своя в последнее время…
— За любовницу, ты хотел сказать? — уловив смятение на бледнющей гладковыбритой физиономии епископа, Штеффи лжёт: — Да не боись ты, мне она ничего не докладывает. Сама догадалась. К вам, голубкам, присмотреться — любой догадается.
Лоренц аж закашлялся — а если уголовница не врёт? А если она права, и их с Кэт неформальные отношения уже давно высвечиваются неоновой вывеской над их головами?
— Что ты несёшь, какая любовница! Вымой рот с мылом, богохульница! Беспокоюсь я за неё… по-отечески. Кэт обмолвилась, что завелись дескать у неё какие-то страшные враги. А ещё уж слишком часто наведывается она в приход отца Кристофа, причём совсем без надобности. Ну, колись, что тебе об этом известно? Вы же бабы — хоть в тюрьме, хоть в монастыре, хоть на Луну вас закинь — а без трёпа не проживёте. Найдёте, с кем посплетничать. Я знаю, других подруг у неё нет, так что постарайся-ка припомнить, не говорила ли она чего… такого.
Нет других подруг? Шеффи приятно это слышать. Хотя романтическая привязанность к подруге детства уже давно в прошлом, но всё же ей льстит, что Катарина пронесла их какую-никакую… связь сквозь годы.
— Слушай, епископ. У нас в тюрьме за стукачество… сам понимаешь. А так — не знаю я ничего. Но если б и знала — то не сказала бы. Доносить не в моих правилах, тем более тебе. Ты кто такой ваще?
Лоренц выжидает, держа паузу. То посмотрит в окно, сквозь тонировку которого ночной улицы уже почти не видно, то потеребит дорогие часы на правом запястье…
— Слушай, смелая ты моя, — он вдруг резко придвигается к Штеффи и слегка её приобнимает, отчего та отпрядывает и вжимается в дверцу. Ей неприятен этот мужик, хоть от него и пахнет свежим парфюмом, но мысль о том, что он трогал Катарину, заставляет Штеффи содрогаться от неприязни. — Ты наверное думала, что отсидела за убийство Петера, и дело с концом? Нет, не думала, ведь так? Ты же не дура? Ты на условно-досрочном: один мой звонок твоему офицеру надзора, и можешь возвращаться в родную камеру. Или… Или я отправлю туда Кэт. Ну, а что? Твоя отсидка не искупает её преступления. Загляну к комиссару, попрошу по-товарищески поднять старое дело. Доказательства у меня есть, и Кэт до сих пор в монастыре, а не в тюряге, только милостью Божией… и моим молчанием.