— Алло… Слушаю, Монсеньор. Ну что Вы, я не спал! — Лоренц машинально крестится — на том конце провода сам кардинал Маркс!
Кривоватая улыбка быстро сходит с лица епископа. Кардинал осерчал. До него наконец дошли кривотолки о царящем в Аугсбурге хаосе, и он осерчал настолько, что звонит одному из трёх епископов архиепархии лично, чтобы предупредить: если во время проведения злосчастных Троицких гуляний хоть что-то пойдёт не так, если в ходе расследования по делу Майера всплывёт хоть один нелицеприятный факт, если общественникам удастся выиграть хоть одно дело против Церкви, Аугсбургу потребуется новый епископ… Сухо, без лишних увещеваний попрощавшись, Лоренц плюхается в кресло. Он не привык лебезить даже перед непосредственным руководством. Никогда он ни перед кем не пресмыкался и впредь не будет. Это он — тот, перед кем следует пресмыкаться! Но намёк он усвоил — Троица должна пройти на высоте, да так, чтобы весь город ещё долго с благодарностью на устах обсуждал организаторские способности своего епископа. А ты, кардинал германский Райнхард Маркс — пошёл ты на хрен. Скорее бы тебя прибрали в Ватикан — слухи о скором переводе ходят не первый месяц. Избавившись от старого кардинала, страна будет нуждаться в новом. А у епископа Лоренца ещё никогда не было такого количества благодатных поводов, чтобы проявить себя во всей красе. Лоренц смотрит на отражение своего раскрасневшегося лица в маленьком настольном зеркальце. Да, может быть алый цвет ему и не особо подойдёт, но алый всё же лучше, чем лиловый. Лиловый цвет не идёт вообще никому. Облизнувшись мысли о красной сутане, Лоренц набирает номер Катарины. Вместо голоса монахини — электронный автоответчик. Ну что ж… Лоренц оставляет сообщение:
— Кэт, не спишь? А что, если пришла пора зарывать топоры и раскуривать трубки? Встретимся завтра на площадке возле Центра международной торговли. Нам есть о чём поговорить.
Комментарий к 18. Свечи, топоры и трубки
*Фридрих Шиллер. «Достоинства женщины». Перевод: Т. Спендиаровой.
========== 19. Прозрение ==========
Подготовка к светлому празднику Троицы словно благословлена самими Небесами: тёплый, погожий денёк выдался в Аугсбурге. Муниципалитет своё слово держит: дав добро на проведение мероприятия, мэрия выделила персонал и средства и для подготовительных работ. На площади перед Центром международной торговли многолюдно: издалека может показаться, что праздник уже начался, но пока на площадке лишь работники и руководство. Вход на территорию строго по пропускам, и для охраны периметра городское управление полиции выделило нескольких патрульных. Несмотря на кажущееся благоденствие, тревога незримо улавливается в самой атмосфере: за предыдущие дни в сети появилось ещё несколько роликов от радикальных исламских организаций и несогласных с политикой правительства региона общественников, угрожающих обратить грядущее празднество днём траура.
— Мы должны исключить возможность проникновения ненадёжных лиц на объект в период возведения конструкций, — нашёптывает Лоренцу мелкий чиновник из муниципалитета, выделенный господину епископу для личного сопровождения. — Все работники — сотрудники фирмы, с которой мы состоим в надёжной и давней коллаборации. Это они возводили декорации к празднованию дня города и в прошлом году, и в позапрошлом. Все — граждане ЕС, — чиновник так старается донести всю необходимую информацию до сведения господина епископа, что уже почти залезает языком в его ухо, для чего ему приходится стать на носочки.
— Я Вас понял, господин Мозер. Позвольте, я здесь сам осмотрюсь, а если у меня возникнут вопросы…
— Конечно-конечно, господин епископ! Я к Вашим услугам в любое время!
Лоренц шагает прочь от надоедливого прилипалы, тихонько улыбаясь сам себе. Ещё вчера он размышлял о лизоблюдстве, и вот оно — вездесущее, ненавистное и такое сладкое. Лоренц на дух не переносит подхалимов, но жить не может без чьего-то обожания. Возможно, именно поэтому он и стал священником. Даже если и не поэтому — в любом случае, свою работу он боготворит. Он бредёт вдоль скелетообразных конструкций, некоторые из которых завершены лишь наполовину, другие только-только начинают вырастать из земли. Комплектующие, ещё не пущенные в ход, как кости динозавров свалены в кучи на зелёном полотне идеального газона, которому к завершению торжеств грозит быть вытоптанным подчистую. Торговые ряды — металлические рёбра полых кубов, что накрывают плащёвкой, превращая в примитивные базарные киоски, ряды питейные — продолговатые столы и такие же длинные скамьи, металлические каркасы, накрытые плотными, отполированными не одним застольем досками из цельной древесины. Сколько же пива прольётся на них, а сколько носов о них разобьётся! Лоренц одёргивает себя: такого подарочка он господину кардиналу не преподнесёт. Он уверен: обойдётся без беспорядков. Посередине поляны — сцена, массивная конструкция, которой суждено стать центром внимания для гостей праздника. Концерты и проповеди под торговлю и пиво. Лоренц счастлив, что не сам всем этим занимается — культурную программу епархия отдала на откуп сразу нескольким сановитым добровольцам, и Лоренцу лишь остаётся объединить все процессы в своих руках и держать их единой связкой под личным контролем.
До Катарины он так и не дозвонился, но он уверен — она придёт. Даже если не захочет — как сотрудник епископата она обязана быть в курсе того, как идут работы. Ей ведь ещё потом на вопросы журналистов отвечать… Бедная девочка — и все-то ей досаждают. Лоренц благодушно исключает собственную персону из списка досаждающих сестре Катарине: напротив — он мыслит себя её спасителем от всех недоброжелателей сразу. Романтик и герой, он ещё завоюет её почитание. Вот только с делами сперва разберётся… Всё хорошо, но денёк-то погожий, а в сутане нестерпимо жарко. Епископ достаёт из кармана белоснежный платок из тонкого хлопка и промакивает пот со лба. Всё-таки необходимость носить униформу по каждому сколь-либо официальному случаю — один из самых жирных минусов в его профессии.
Лоренц не ошибся: он издали замечает стройную фигурку в серой рясе и такого же цвета фате. Катарина стоит спиной к нему и делает вид, что наблюдает за тем, как рабочие перетаскивают прожекторы и звукоаппаратуру к подножию сцены. Он-то знает: она здесь по его зову, явилась, сгорая от нетерпения.
Катарина приехала к Центру по заданию епископата и сейчас пытается придумать заголовок для заметки на главной странице официального сайта архиепархии. Заметка должна кричать о том, насколько замечательно организаторы мероприятия подошли к делу. Рекламный слоган празднику Троицы. И ничего не идёт на ум — боясь остаться совсем без материала, она делает пару ярких кадров на свою дешёвенькую камеру и решает подумать над заголовком позже. Солнце шлёт свои ласковые лучи прямо ей в макушку, и чем ближе подкрадывается епископ своей беззвучной поступью, тем более явно бросается ему в глаза, что Катарине неуютно.
— Жарко сегодня, сестрица, — он вырастает у неё за спиной, и от неожиданности она чуть не роняет камеру в траву.
— Не жарко, господин епископ, просто наша одежда…
— Верно-верно, куда проще было бы без неё!
Лоренц хватает сестру под локоток и уводит в один из выросших за сценой шатров. Что будет там? Наверняка какой-нибудь конкурс чтецов — ярмарка всё-таки, да не простая, а под эгидой Церкви — куда же без тоскливых целомудренных конкурсов? В шатре пусто — рабочие уже заняты возведением других палаток, и сестра невольно озирается, будто ища спасения. Из обстановки лишь несколько деревянных скамей в стороне — за убранство “помещения” видимо ещё не принимались.
— Ну хватит уже, чего ты боишься? — Лоренц резво стягивает пилеолус и расстёгивает верхние пуговицы сутаны, обнажая ворот тонкой сорочки с продетой под него колораткой. — И всё же жарко, — следующим жестом он стягивает фату с головы монахини и взъерошивает её чуть влажные короткие волосы.
— Перестаньте! — негодует Катарина, отступая на шаг и сжимая в своём кулаке выдернутую из рук епископа фату. — Чего Вам нужно? Зачем Вы меня преследуете? Зачем преследуете моих друзей? О чём…