План помнили все.
— Хорошо. Потому что пришло самое время его повторить, если вы не хотите, чтобы Мейгбун снова ушел живым. В этот раз расправиться с ним нужно окончательно.
Все были с ним согласны. Правда план, несмотря на его, хотелось бы, счастливый итог, все равно был достаточно сложным. Все должно было быть секунда в секунду.
И дело обстояло так.
Главной задачей, как было сказано несколько раз ранее, являлась ликвидация Мейгбуна. Операция состояла из нескольких этапов.
Резиденция Мейгбуна находилась аккурат над коммуной Трапани. Когда мы впервые посмотрели на план этих мест, у Петровича возникла аналогия, что нацист живет на итальянских "голливудских холмах" — город лежал внизу и у него, конечно, открывался прекрасный вид из своего дома, как и на саму Трапани, так и на море, лежащее за ней. Хорошо устроился. И не жаль, что ему это не поможет.
Операция, которую мы сразу же посчитали самой сложной, была таковой вовсе не просто так. Одно дело попасть на завод с ядерными ракетами. Да, это, безусловно, было тяжело. Верно, Омессун тоже дался нам нелегко. Но добраться до Мейгбуна в полностью нацисткой Италии, в вилле, окружённой охраной, над городом, полным врагов... Задача обещала быть тяжелой. Но нас это устраивало. Потому что как минимум у нас был неплохой план.
Петрович и Вереск, под видом простых гражданских, должны были оказаться в центре Трапани. Если говорить точнее, они должны были очутиться у основного оружейного склада этой коммуны, безусловно, хорошо охраняемом, даже подступы которого тщательно охраняли итальянцы. Задача была достаточно проста — подорвать к чертовой матери этот склад. Пробраться вовнутрь они намеревались, как и в предыдущие разы до этого, по канализации — единственное, нам было неизвестно, напичканы ли они решетками, но, в любом случае, при нужде они могли их срезать. Взрыв такой силы будет виден с резиденции, что, во-первых, отвлечет Мейгбуна и охрану, а во-вторых лишит город немалой оружейной мощи, что тоже было очень хорошо.
Задачей Альвы, Ветрогона и Рокки было также устроить массовый переполох, только на окраине города, уже неподалеку от резиденции, ровно следом за Петровичем и Вереском. Их миссия была очень опасной: Рокки должен был чуть ли не в открытую начать расстреливать нацистов из одного из домиков, имеющих пулеметное гнездо — он, по данным разведки, был свободен, что играло нам на руку. Когда итальянцы, в том числе те, которые находились рядом с резиденцией, побежали бы ликвидировать угрозу, отход Рокки прикрыла бы Альва со снайперской винтовкой, уже с совершенно другой точки. А отход Альвы, в свою очередь, прикрыл бы Ветрогон. В любом случае, нацисты точно будут отвлечены от Мейгбуна и потеряют склад с боеприпасами. Тогда к делу должны подключится я и Хорнет.
Две снайперские позиции, которые нам нужно было занять, находились буквально в полутора милях от резиденции. Если нацист попытается уехать, мы бы точно просматривали обе дороги, ведущие от его дома. Расстрелять машину, мотоцикл или что-нибудь еще не составило бы труда. Если же он решит остаться, дело обстояло сложнее: нужно было проникнуть в виллу и убить его там. Ветрогон в таком варианте должен был подключится к нам. Да, штурмовать резиденцию втроем то еще безумие, но кто сказал, что мы не безумцы? Главное — убить Мейгбуна. Из чувства мести, долга, по соображениям совести, неважно. В любом случае это поможет выиграть войну.
Выдвигаться на операцию мы должны были с приходом темноты, но ближе к рассвету. Трапани находилась неподалеку. А сейчас нужно было просто скоротать время.
— Интересно, — снова подал голос Хорнет, так и не вылезший из сена. — Бог действительно есть, и звезды с ним, или сверху — просто макет для человечества от инопланетян?
Ветрогон буркнул что-то нечленораздельное. Капитан был весь в себе.
— Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно, — сказал Петрович.
Все удивленно посмотрели на него.
— Бродски? — с акцентом спросила Альва.
Здоровяк покачал головой.
— Маяковский.
— Аа, Маковски! Я его чуть-чуть читать. Тяжело.
— Да, для иностранцев он может тяжело даваться. Рифма необычная.
Альва покивала головой.
— Нравится Есени. Ровно пишет.
— Да, Есенин крутой, — Вереск уважительно посмотрел на Альву.
— А тебе кто нравится, Штиль? — Хорнет посмотрел на меня.
— Не разбираюсь в стихах, но помню, что Мандельштамм хорошо писал.
— Я вернулся в мой город, знакомый до слез...
— До прожилок, до детских припухлых желез...
— Ты вернулся сюда, так глотай же скорей...
— Рыбий жир ленинградских, речных фонарей.
Некоторое время помолчали.
— Вечер поэзии, — чуть улыбнулся Ветрогон, глядя на нас. — Это хорошо, но нам всем надо поспать. Завтра самый важный день в наших жизнях.
Народ согласно загудел.
— Штиль, Вереск, вы первые на посту. Через три часа мы с Петровичем вас сменим.
— Хорошо, кэп. Всем доброй ночи.
— Доброй.
***
— Интересная штука — жизнь, — Иокир Мейгбун опустился на стул, сложив на его спинке руки. Затем опустил на них подбородок и светлыми глазами посмотрел на пленника. — Стоит в моей жизни появится хоть чему-то хорошему, я тут же это теряю. Однако, — он прищурился. — Когда я ничего хорошего не жду, оно является само собой. И вот как это объяснить?
Пленный молчал. Пленный, сидевший рядом с ним, тоже. И еще восемь. Десятеро заключенных находились в камере. Нацист вздохнул.
— Гендеретт!
Друг вышел из темноты так, будто материализовался из нее. Волки ощерелились на его плечах.
— Как думаешь, если мы начнем сносить им головы, они нам что-нибудь расскажут?
— Безусловно. Что взять с трусливых, безмозглых итальяшек?
— И верно. Эй, языкастые! — рявкнул для вида Мейгбун. — Мне надоело с вами возиться. Если не расскажете все, что знаете о действиях сил сопротивления в Италии, а особенно на Сицилии, я посношу вам, нахуй, головы, точно также, как снес ее вашему приятелю. Все понятно?
Пленные что-то забормотали на итальянском.
— Нихрена им не понятно, — буркнул Гендеретт, вставив ключ в дверь от камеры. Резко открыв ее, он схватил за шкирку ближайшего итальянца и потащил к Мейгбуну. Остальные сразу же заголосили.
— Мы расскажем! — сказал с акцентом один из них.
— Быстро вы, — улыбнулся Мейгбун. — Гендеретт, придержи итальяшку. Если начнет выдумывать — убью его. Если нет, вернем в темницу. Слушаю.
— Корабли, — сказал итальянец.
— Корабли?
— Маленькие корабли. Забыть слово.
— Лодки?
— Лодки! Мы видели лодки недалеко от Трапани, лодки в кусты.
Мейгбун прищурился.
— Что еще за лодки?
— Я не знаю.
Мейгбун достал короткоствольный револьвер.
— Я честно не знаю! Это не наши лодки, не сопротивление!
Нацисты переглянулись.
— Кто-то высадился на берегу, — сказал Гендеретт. — Видимо, недавно, потому что никаких лодок там раньше не было. Где лодки? — обратился он к говорившему пленному.
Узник рассказал, где они видели "маленькие корабли".
— Отправь туда несколько отрядов, — Мейгбун повертел пистолетом в руке. — Прошерстите все вокруг, найдите следы, каждый дом облазьте. Найдите... Разведчиков?
Тут нацист взмахнул револьвером. Грохнуло, черепная коробка пленника, которого держал Гендеретт, треснула, обрызгав кровью прутья решетки. Узники закричали.
— Ты обещал вернуть его обратно!
— И я свое слово сдержал, — ответил Мейгбун, когда второй нацист закинул мертвеца к остальным. — Будьте паиньками, итальяшки. И спасибо за содействие — Северное Трио никогда не забывает тех, кто помогает ему.
***
Людей в центре Трапани было много. Вереск, не оборачиваясь, шел следом за Петровичем, который, чтобы не привлекать слишком много внимания своим ростом, шагал едва ли не полу согнувшись. К полудню солнце поднялось высоко над Италией, и на небе не было ни облачка. Это напрягало Вереска. Почему-то ему казалось, что такая чудесная погода обязательно должна сменится чем-то другим. Дождем? Градом? А может, резко пойдет снег? Кто его знает. В любом случае, это не нравилось как Вереску, так и шагающему спереди Петровичу, аккуратно рассекающему большими ручищами толпу. Но виду никто из них не подал. Сегодня было не время для домыслов и странных предчувствий.