Его провели в подвал по холодным, каменным ступеням. Он уже не чувствовал холода. Его ноги давно были обожжены одним из методом пыток и кожа потеряла свою чувствительность. Иногда это было плюсом, но гораздо чаще — минусом. Здесь, в концлагерях, плюсов было очень мало. А те, кто сумел продержаться здесь подольше, говорили, если на это оставались силы, что плюсов нет вообще. И это, пожалуй, было самой честной правдой, которую может услышать человек.
Подвал был не простым. Говоря откровенно, подвал смахивал на лабораторию. Через несколько минут, когда Генриха, который был худее смерти, приковали к креслу, он понял это окончательно. Нацисты в белых халатах и масках появились перед ним из темноты. Яркий свет ударил в глаза и узник зажмурился. Глаза отвыкли от яркого света, от, по-крайней мере, настолько яркого. Искусственный свет даже пугал. Но это было уже совсем сложным понятием.
Холодный металл касался икр, предплечий и шеи. По началу было неприятно. Затем он привык.
Врачей — а точнее, монстров — было двое. Один был пониже и в очках, второй повыше, и, судя по голосу, помоложе.
— Welche Methode verwender wir?(Какой метод будем использовать? — нем. яз.) — спросил молодой.
— Lass ihn essen gehen. Er ist richtig hungrig(Пусть он поужинает. Он действительно голоден), — ответил тот, что был в очках. Затем крикнул в темноту: — Hey, warum haben Sie ihn so fest eingeklemmt? Behandeln Sie ihn respektvoller. Er leistet einen großen Beitrag zur Zukunft der Menschheit — er baut Glück auf. Befreit seinen Hals und füttert ihn jetzt.(Эй, зачем вы так крепко его привязали? Он вносит огромный вклад в будущее человечества. Он создает счастье. Освободите его и накормите немедленно).
Генрих так и не понял, чем накормили его нацисты. Запах еды, ее тепло, ее вкус, полностью сводили с ума. Кажется, это была какая-то выпечка. Возможно, с мясом. Возможно, с чем-то вроде плотных овощей. С тем и другим вместе? Вероятно и так. Когда его накормили с рук, он некоторое время просидел в кресле неподвижно. Впервые за долгое время мужчине было хорошо. Так хорошо, как не было, кажется, никогда.
Он не помнил, сколько времени провел в таком положении. А когда более-менее пришел в себя, понял, что весь вспотел. И неизвестно, почему, хотя причин на это было великое множество. Еще через некоторое время к нему начали приходить воспоминания, которые он счел видениями, до того реалисчичными они были. Вот его пожилые отец и мать на фоне горящего дома. Вот их пинают ногами, вводя в черно-серый концлагерь. А вот из трубы лагеря валит черный, густой дым. Их тела сожгли.
А вот его жена, Элизабет. Жену он очень любил, и был уверен, что она по-прежнему ждет его. Правда, сил возвращаться не было, хотя и хотелось. Даже не столько моральных, сколько физических. Даже при достаточно высоком росте Генрих весил менее сорока пяти килограмм. Эти килограммы уходили за считанные дни.
А потом все неожиданно закончилось, не успев начаться. И случился первый приступ. Генрих видел жену в белом платье, с венком, у английской церквушки, потому что сама она была англичанкой и всегда мечтала пожениться в Англии. Он чувствует, как слюни текут у него с губ по подбородку, падая на грудь. Вот Элизабет улыбается, сидя с его родителями на кухне, уже в Нидерландах, дома. Они приехали ненадолго на его родину, помочь по хозяйству и дому. Он чувствует, как отключается его мозг, или его часть, вызывая пустоту в части головы. Он ощущает, как его трясет.
Элизабет лежит рядом с ним, глядя на него большими, голубыми глазами. Она так любит его, это в них видно. Хорошо, когда любовь видно в глазах, и счастлив человек, который видит это по отношению к себе. С ним было так. А потом он ушел на войну.
А затем его не стало. Мысли об Элизабет стали последним, о чем подумал Генрих Гектор Гролль, перед тем как уйти из жизни в возрасте тридцати семи лет.
Нацисты, стоявшие перед ним, переглянулись. Затем один из них, тот, что был выше и моложе, посмотрел на наручные часы.
— 9.45. Der Tod kam nach 14 Stunden und 26 Minuten.(9.45. Смерть наступила через 14 часов и 26 минут).
Первый хмыкнул.
— Okay, aber er hätte schneller sterben müssen. Wenn das Virus von Generation zu Generation weitergegeben wird, wird es seine Stärke verlieren. Dies wird die Grundlage dafür bilden, jeden zu töten, der kein reiner Arier ist.(Хорошо, но он должен был умереть быстрее. Если вирус будет передаваться из поколения в поколение, он потеряет свою силу. Это заложит основу для убийства любого, кто не является чистым арийцем).
— Aber wir wissen nicht, wie effektiv das sein wird. Werden sie bis ins hohe Alter leben?(Но мы не знаем, насколько эффективно это будет. Доживут ли они до глубокой старости?)
— Keine Sorge, mein junger Freund. Die Arier erreichen immer ihr eigenes. Zuerst werden wir ihre Gehirne zerstören, hier, jetzt und dann, in der Zukunft. Und wenn ihre Gehirne zerstört sind, sterben auch ihre Herzen.(Не волнуйтесь, мой юный друг. Арийцы всегда добиваются своего. Сначала мы уничтожим их мозги, здесь, сейчас и потом, в будущем. И когда их мозги разрушаются, умрут их сердца).
— Heil Hitler.(Слава Гитлеру).
— Heil Hitler. Und jetzt gehen wir. Darauf trinken wir.(Слава Гитлеру. А теперь пойдем. Выпьем за все это).
Глава 12. Тюрьма
Нигде ничто не ждет человека. Всегда надо приносить все с собой.
Эрих Мария Ремарк
Камера, несмотря на свою разруху и бедность, была теплой. Это был жирный плюс, которым я утешал себя, вспоминая заточение в Норвегии. Если там были холод и сырость, то здесь хотя бы не нужно было думать о том, как бы умудрится согреться. Однако, прибедняться лишний раз тоже не хотелось. В конце концов, тогда нас вытащили достаточно быстро.
На момент Третьей мировой войны ЕМГ — Единое Малайское Государство — являлась единственной в мире страной, не примкнувшей ни к одной из сторон в военных действиях. Малайцы не воевали на стороне нацистов. Итальянцы, норвежцы, французы и остальные были им безразличны. Помогать НРГ и союзникам в их планы тоже не входило. ЕМГ существовало отдельно от всего мира, словно Австралия, с тем лишь отличием, что не было отделено десятками километров океана от своих соседей. ЕМГ преследовало лишь свои, неизвестные остальным, цели.
Однако, не смотря на свою отчужденность от остального мира, иногда их планы были схожими с планами других государств. Руководство малайцев, как и наше руководство, было заинтересовано в том, чтобы поймать Иокира Мейгбуна. Еще при этом было желательно словить его так, чтобы не оставить лишних следов. Поначалу я думал, почему бойцы ЕМГ просто не убили нас, раз у них стояла такая задача. Очутившись непосредственно в тюрьме, в который раз неподалеку от побережья, но теперь среди джунглей, я понял, почему они не ликвидировали нас сразу.
Место нашего заключения, в переводе с малайского, которого я абсолютно не знал, называлось "Желтые камни". Мало того, что название было достаточно скучным и банальным, оно уже почти не соответствовало самой тюрьме. Раньше, возможно, некоторые части здания и строились из материалов желтых цветов. Сейчас же все было белым и серым. Это была старая, потасканная десятками лет, грязная, тропическая азиатская тюрьма.
В моей камере, как ни странно, я был один. Вероятно за счет того, что мы с Хорнетом обозначались теперь как "международные преступники", нас не закинули в камеры к местным ребятам, жившим, как правило, вместе. Наши номера находились на последнем этаже "Желтых камней". Здесь находились заключенные, сидевшие без соседей. Это мне тоже нравилось. Складывалось впечатление, что все было не так уж и плохо.
Хорнет сидел в камере по-соседству, слева. Мейгбуна, как мы поняли из разговоров некоторых заключенных, в тюрьме также говорили и на английском языке, расположили где-то на нижних уровнях. Как мы поняли, нацисту тоже досталась одиночка. Больше мы об этом ничего не знали.