— Бойцы, — сказал ведущий, — можете пожать друг другу руки.
Мы с Мигелем вышли вперед. Глянули друг другу в глаза. Тот, кто выходит на бой, понимает, что это достаточно важный момент. Глаза у противника были холодные и словно злые. Мы пожали друг другу руки, обтянутые бинтами. Ведущий отошел в толпу, едва не растворившись в ней.
— Разошлись по сторонам.
Мы выполнили указание.
— А теперь... Можете начинать!
И началось.
Но началось не так, как начинался бой Огонька с Эрвином. Началось не так, как бой тех двух парней, которых мы увидели в бойцовском клубе, когда пришли в него в первый раз. Не было ярких, белых ламп над ареной, десятков вспыхивающих огоньков вокруг. Не было кучи дыма, устилавшего пространство под потолком. Не было орущих людей. На мгновение наступила полная тишина.
Мигель, небольшой, но накаченный, сделал плавный шаг влево, не сводя с меня глаз. Аккуратный шаг вперед. Я сделал ровно тоже самое, и он сощурил глаза... После чего резко бросился вперед и не нанес удара, тут же отпрянув спиной назад. Хотел напугать. Хотел напугать, но не вышло. Я не был профессиональным бойцом. Но у меня был опыт, и мои руки помнили, мое тело знало, что нужно делать. Говорят, руки помнят все. Жаль, что это было как плохо, так и хорошо одновременно. Но сегодня это было хорошо.
Как и Мигель я лишь отпрянул назад, выгнув спину. Я чувствовал, что противник начинает злиться. Толпа, начавшая было потихоньку шуметь, вновь затихла, темными и безмолвными тенями сойдясь вокруг нас под светом желтой лампочки. А затем я ударил.
Удар не был неожиданным. Враг, напряжение которого я ощущал едва ли не также, как свое собственное, отстранился назад, но это не значило, что я облажался. Два быстрых шага вперед, настолько быстрых, что новичкам такие и не снились. Резкая двойка. Оба удара попали в лицо. Рано успокоился, ублюдок. Если твой первый удар не достиг цели, не стой столбом и наноси второй. В данном случае это было просто фрагментом боя. Даже эффектом неожиданности это не назовешь.
Мигель, получивший по лицу, отскочил к стене из людей и сделал полукруг, посмотрев на меня как ошпаренный. А затем налетел как смерч и мы сцепились, не побоюсь этого сравнения, как два полубога на каком-нибудь Олимпе. Пусть сражение вышло коротким, но жестоким.
Мигель произвел серию атак. Первые два удара прошли мимо, вторые два настигли цели. Один попал мне в грудь, ближе к ключице, второй в печень. Это было терпимо. Другое дело, нанеси он удар в печень, абсолютно доминируя при этом в бою, нанося каждый удар в яблочко. Тогда я бы вряд ли встал. Но это был не тот случай.
А затем он попытался схватить меня за шею, приблизившись максимально близко, настолько, что я ощущал его дыхание. Я видел, как сузились зрачки его темных глаз, заметил, как он хочет мне что-то сказать. И сказал бы, не толкни я его резко и сильно в грудь. Адреналин растекся по моему телу и я атаковал, уже ничего не видя перед собой. Только он, только Мигель.
А еще...
Стены тюрьмы вокруг. Лысые и лохматые, голые по пояс, заключенные, орущие что-то на малайском. Солнечный свет падает на ринг через грязное окно, окрашивая пространство вокруг в зеленоватый цвет, цвет джунглей, которые раскинулись вокруг "Желтых камней".
Удар летит не потому, что я захотел, чтобы он летел. Он летит потому, что он сам знает, что ему нужно лететь. Первый, второй. Ярость. Ощущение удара, как он врезается в скулу, выбивая из щеки кровь, нанося повреждение. Ты настолько быстр, что у тебя нет времени на защиту. Дело даже не в этом. Ты не презираешь защиту, ты не восхваляешь нападение. Тебе плевать. Ты просто атакуешь, вот и все.
Затем все вернулось. Неожиданно, пускай ожидаемо, хоть и не было времени об этом размышлять. Когда дерешься — времени нет. Все здесь, все сейчас. Тени вокруг. Тусклый свет. Противник с разбитым лицом падает на спину, залив кровью из носа и рта шею и грудь. Он не поднимается, и мир резко обретает очертания.
Затем возвращается звук. После...
Толпа орет, выкидывая вверх кулаки. Теперь лампы освещают людей, сделав небольшой бойцовский клуб куда ярче, чем он был раньше. А затем я уловил запах клубники и земляники, всегда идущих в комплекте. Грива волос жены утыкается в мой нос. Я обнимаю ее. Я обнимаю ее и понимаю, что сейчас я победил. А раз победил сейчас, значит одержу победу в конце. И никак иначе.
***
Одна секунда. Пять. Десять. Двадцать. Пятьдесят. Пятьдесят одна, пятьдесят две, пятьдесят три... Чем дольше делаешь упражнение — тем сильнее пытаешься считать. Руки, пресс, ноги, грудь, все мышцы напряжены. Зачастую важно не количество повторений, а их качество.
Кронштадт слез с турника. Крепкий, достаточно высокий, с бородой, недавно подстриженной, но успевшей отрасти. Волосы у него были лишь по центру головы, средней длины, а по бокам было сострижено. Цвета они были черного. Глаза у мужчины были темные.
В зале горели лампы и людей не было вообще. Обычно народ собирается тренироваться с семи до десяти, после работы или учебы. Но некоторые, которым не нравятся большие скопления людей, или люди по отдельности в принципе, предпочитают проводить тренировки рано утром или поздно вечером. Кронштадт был из тех, кто занимался вечером. Он достаточно поздно вставал и достаточно поздно ложился. Но первым делом после подъема он всегда проводил лёгкую тренировку. Тренировка начиналась с разминки. Разминка перерастала в пробежку. И так день за днем.
Подняв голову вверх, Кронштадт постоял так с половину минуты. Затем он вышел из зала, достиг раздевалки, переоделся, облачился в зимнюю темно-синюю куртку и вышел на улицу. Московская ночь встретила его безжизненным светом фонарей и снегопадом, недавно снова атаковавшим город. На улице, как ни странно, было тихо. Ведь всем было известно, и коренным жителям, и провинциалам — в столице тихо не бывает. Но, видимо, это было не всегда так.
Автомагистраль виднелась в правой стороне, ближе к Москве-Сити и Москве-реке. Она не утихала никогда, и ее шум доносился и досюда. Но если находиться в квартире, закрыв при этом окна, можно было насладиться полной тишиной и спокойствием. За это Кронштадт любил свой район и свою небольшую квартиру. Пройдя пешком примерно с километр, он зашел в подъезд старой панельки, поднялся на четвертый этаж из девяти и отпер дверь. Дом встретил его темнотой и теплой. Пес Догг, черный лабрадор, вынырнул из этой темноты почти без единого звука, глянув на хозяина. Кронштадт, по натуре свой холодный и неулыбчивый, улыбнулся другу. Этот приятель делал его квартиру гораздо уютнее, чем она была без него. Так уж происходит с собаками.
Кронштадт разделся, покормил пса и перекусил сам. Затем, в одних трусах и майке, уселся в старое красное кресло в спальне. Его район, изрытый строительными машинами и превращенный едва ли в свалку, уже спал.
Тут завибрировал телефон. Древний, кнопочный, но с отличной связью и хорошим динамиком. Кронштадт взял трубку. Звонил Леха.
— Да?
— Здорово.
— Здорово.
— Как оно?
— Как обычно.
— Понятно. Пса покормил? Впрочем, глупый вопрос. Я звоню по поводу клуба. У нас новенький нарисовался.
Кронштадт не ответил. Леха вздохнул.
— Сегодня избил Мигеля как собаку. А, извини. Ну, ты понял.
— Мигеля несложно избить, как собаку.
— Да, но не новичку. Этого парня раньше никто не видел. Ну, вроде как.
— Зовут как?
— Не помню. Какой-то там Крокотанский. Уточнить надо.
— Звони как уточнишь, — Кронштадт собрался бросить трубку.
— Да подожди ты. Я не просто так позвонил. Ты можешь и дальше говорить, что тебе есть с кем драться, но тогда какой смысл высматривать достойных новичков? Дело, значит, еще произошло. Крампуса сбил автобус с новогодними игрушками. Он в коме.
Кронштадт сжал челюсти, едва не выругавшись. Самообладание выше всего.