Я выкинул Кронштадту джеб. Он резко нырнул вниз и отправил мне хук. Я успел почувствовал, как кулак, сделанный будто из стали, врезается в мою челюсть. Ощутил, как мир вокруг погружается в темноту. Несмотря на то, что все это произошло буквально за секунду, для моего мозга это продлилось с полминуты — а это было невероятно долго. Но почему так произошло я не знал, да и никакого значения это не имело. Мир погрузился во тьму.
***
Не вспомнить, сколько на протяжении этой истории меня отправляли в беспамятство. Потому лишний раз рассказывать о том, как я приходил в сознание, смысла нет. А пришел я в него уже дома: друзья увели меня и погрузили в машину Петровича, после чего отвезли к Огоньку домой. Сказать лишь можно о том, что состояние по пробуждению оказалось гораздо паршивее, чем можно было представить. Все тело болело: торс, руки, лицо, ноги, находившиеся во время боя в постоянном напряжении. А еще я проиграл. Проиграл не только бой Кронштадту, но проиграл самому себе. А значит, я подставил жену. Подставив ее, я потерял время на лечение болезни. И от осознания этого хотелось провалиться под землю — только иногда права на это не имеешь. Почему? Потому что надо быть сильным. И не ради себя, а ради кого-то. А это иногда гораздо важнее.
Но все оказалось не совсем так, как я ожидал. Даже нет — все оказалось совершенно иначе. Информация, которую поведал мне Огонек, едва я немного пришел в себя, вырвавшись из мучительного беспамятства, дала огонек надежды.
Толпа требовала продолжения боя. В это сложно было поверить, но это было так. Пусть кто-то и болел за Итана Рокотански на арене, пусть кто-то ожидал его проигрыша, но зрелище не оставило равнодушным никого. Пусть этот бой и не был каким-то особенным или выдающимся, но он был максимально настоящим. А если что-то в этом мире действительно стоящее, действительно настоящее, то оно очень ценно и востребовано. Так работает, если вокруг много фальши и подделок.
Информация о бое "КРОНШТАТД—РОКОТАНСКИ" разнеслась далеко за пределы бойцовского клуба, в котором он проводился. Она достигла самых отдаленных уголков остальных клубов. Люди начали спрашивать, где можно будет купить билеты на второй матч, а еще — где можно будет поставить на кого-либо из бойцов. Руководство "Преисподней" не заставило себя ждать. Боссы тут же связались с Огоньком и предложили неплохую сумму денег. Недостаточную, чтобы покинуть НРГ и добраться до берегов Японии, но ее хватит, чтобы дать старт сбережениям и добыть еще немного времени. И от этого мы решили отталкиваться. Чувствуя, как щипает раны, пока Зоя протирает их салфетками с перекисью, я сказал Огоньку, что согласен на второй бой. Он кивнул и молча вышел, оставив нас с женой наедине. Та со слезами на глазах посмотрела на меня.
— Не надо слез, малышка, — прошептал я. — Это всего лишь драки.
— Все это из-за меня, — всхлипнула, склонившись, она. Чувствуя как сводит ребра, я притянул ее к себе, положив рядом.
— Ты не виновата, детка. Просто так случается, вот и все. Но мы справимся. Ясно? Да, я проиграл бой, — я закрыл глаза, чувствуя, как в них появились горячие слезы, — но не войну. Все будет хорошо.
Зоя прижалась ко мне, аккуратно сжав мою руку. Даже в этот момент, болея неизвестной болезнью, переживая в себе море эмоций, она не забывала о моей боли. Я поцеловал ее в макушку и обнял крепче.
— Все будет хорошо, малышка. Я обещаю тебе.
Глава 16. Луч надежды
Признак незрелости человека — то, что он хочет благородно умереть за правое дело, а признак зреслости — то, что он хочет смиренно жить ради правого дела.
Джером Сэлинджер
— Знаешь, — протянул лежавший за стеной Мейгбун, — что отличает человека, способного выжить, от человека не способного выжить?
Я промолчал, смотря в бетонный потолок.
— Способность убивать. Превращаться в животное, следуя одним лишь инстинктам.
Я промолчал и здесь, хотя ответ уже вертелся на языке.
— Кстати, — блондин, находившийся так близко, но которого я не видел уже несколько месяцев, будто бы почесал в голове, — не помнишь, Рождество уже было? Хочется отпраздновать. Тебе, наверно, тоже?
Тишина.
— Ты серьезно не хочешь попросить подарков у Санта Клауса?
— Ты можешь заткнуться хотя бы на пять минут?
— Черт, парень, а ты все-таки не потерял свои голосовые связки. Жалко, конечно, что нет — если бы я тебе снес голову во Франции, связки улетели б куда-нибудь с ней же.
— Уверенность — отличное качество для мужчины, — я сел в постели. — Жалко, правда, что ты баба. Пиздеть пиздишь, а сделать нихуя не можешь. В том числе и во Франции.
— Сказал придурок, попытавшийся сбежать с малайской тюрьмы, но в итоге сидящий теперь в самой ее жопе.
— Знаешь в чем плюс? — я поднялся и встал максимально близко к стене и решетке, так, чтобы Мейгбун меня отлично слышал. — Я не какая-то важная шишка, а значит для моей страны не будет большой потерей, если я здесь сдохну, что, конечно, вряд ли. А вот ты... Уверен, норвежцы уже сидят в тюрьмах, а ваши знамена срывают с флагштоков наши бойцы. Чем ты там руководил, напомни? А, у моря тусил. Дотусился, неудачник. Пытался-пытался сбежать от нас, да нихрена не вышло. Сидишь теперь здесь, совершенно никому не всратый.
— По-крайней мере у большей части моих друзей головы до сих пор на плечах, — ответил Мейгбун, тоже встав очень близко. — А что там с твоими? Ах, да, я их всех поубивал. Слышал, еще один недавно сдох, прямо здесь где-то — в обосанных тунелях тюрьмы. Впрочем, это хорошее окончание для куска дерьма из НРГ. Большего вы не стоите.
Я сжал челюсти.
— Я убью тебя.
— Можешь попытаться. Я здесь.
Наступила звенящая тишина. Затем я подошёл к окну, ухватился за прутья и слегка подтянулся.
Туман укрыл находящиеся вокруг джунгли. Море штормило. Я сел на койку.
А затем рядом с моей камерой появился охранник. Охранник был не один — рядом находился "Пабло", начальник тюрьмы. Поглядев некоторое время на меня, он кивнул охраннику. Тот открыл дверь, вошёл и сказал:
— Поднимайся.
Я встал.
— Что происходит?
— Рот закрой. Будешь говорить, когда будут спрашивать.
Охранник надел на меня наручники и вывел из камеры.
— Теперь второго.
Охранник открыл камеру Мейгбуна.
— Эй, руки убери, волосатый уб...
Хлесткий звук. Было понятно, что блондин получил по лицу.
— Поднимайся, девочка. И закрой рот. Воняет.
Первым моим желанием, едва я увидел обросшего, как и я сам, нациста, было броситься на него и избить до полусмерти. Это я и сделал, пускай лишь наполовину: в наручниках особо руками не помахаешь, но об этом мой мозг думать уже не стал. Злые глаза Мейгбуна встретились с моими, а уже через секунду я врезал ему двумя сжатыми кулаками по морде. Еще через мгновение мы были уже на полу.
— Черт, парень, ты меня каждый раз удивляешь, — сказал Эскобар, когда охранник стащил меня с Мейгбуна. — Столько пылкости, а мозги не появляются. Успеешь ему еще рожу набить, не спеши.
— Хуй ему, — харкнул кровью Мейгбун. Харчок попал на его же грудь и я неожиданно рассмеялся.
— Веди их к подполу, — сказал Пабло, — пусть готовят. Посмотрим, чего они стоят с открытыми руками. Да, гринго? — он посмотрел на меня.
— С радостью, — выдохнул я, чувствуя, как кровь быстрее начинает бежать по телу. — Посмотрим, как быстро я сверну ему шею.
За спорами с Мейгбуном, каждый день выводившим меня из себя с той стороны стены, я успел позабыть, что сегодня уже была суббота. Меня драться выводили по-прежнему. Мейгбуна, вроде как, нет. Кажется, сейчас его вели туда первый раз.