— Люди возвращаются после смерти? — робко спросила дочь.
— Может быть, детка. С людьми сложнее. Единственное, что я могу тебе сказать, что смерть — это нормально. Скажу даже больше, милая. Иногда смерть — это всего лишь смерть. И не нужно ее бояться. Слышишь?
Девочка не ответила.
— Зоя?
Зеленые глаза снова встретились с зелёными. Дочь кивнула.
— Хорошо, детка. А теперь пойдем. Дорога предстоит длинная. Мы постелим тебе на задних сиденьях, ты укроешься теплым пледом, а перед этим мы сделаем тебе черный чай с медом. Хорошо?
Зоя улыбнулась и кивнула. Отец улыбнулся в ответ.
— Значит, договорились. А теперь полный вперед!
И отец побежал по склону, слегка наклонившись вниз. Скорость увеличивалась, и девочка засмеялась: ее темные и непослушные волосы развевались на прохладном ветру, который, если внимательно прислушаться, тоже смеялся, вместе со звездами, не способными сдержать своих далеких, но теплых улыбок, затесаных в бесконечном небе. Просто звезды тоже знали, что смерть — это всего лишь смерть. И порой она не так уж страшна. Совсем другое дело, что происходит с теми, кого она не забирает. Но это уже действительно совсем другое.
***
Следующий приступ у Зои случился дома, едва не в постели. В один момент потеряв сознание, она не просыпалась двенадцать часов, и я знал, что никто ей не поможет, потому что от ее болезни нет лекарства, способного не сделать хуже. Поначалу ее сердце бешено билось, кожа стала очень бледной, настолько, что даже венки синими линиями проступили вокруг глаз и вдоль рук. И мне было страшно. Так страшно, как никогда больше не было, потому что я не знал, проснется она еще или нет, увижу ли я ее зеленые глаза, так ярко искрящиеся на солнце. В тот день она была жива, что было самым главным. И я боялся ее потерять. Но затем она очнулась. А произошло это в конце марта, когда снега уже почти полностью сошли, хотя холодный ветер никуда не делся.
Небо за окном квартиры было синим-синим, и люди, ходящие во дворах и между подъездами, все еще носили пуховики.
Жена посмотрела на меня больными и уставшими глазами. Она выглядела так, будто уже находилась на смертном одре. А потом улыбнулась.
— Сколько проспала?
— Двенадцать часов, тридцать пять минут.
Она улыбнулась чуть шире.
— Прям считал?
Я взял ее руку в свою, коснувшись каждого пальца по отдельности.
— Да. Как ты себя чувствуешь?
— Истощенно... Силы будто уходят из меня с каждым днем.
Я аккуратно сжал ее руку.
— Знаешь, — сказал я, посмотрев ей в глаза, а потом отвернувшись, — иногда на меня так накатывает, и мне становится очень страшно. А потом я понимаю, что сделал недостаточно для тебя.
Зоя посмотрела мне в глаза.
— Помнишь слова врача? Японские монахи, живущие в горах, могут работать с мозгом.
Жена слегка кивнула в ответ. Блики солнца, сияющего на абсолютно чистом небе, коснулись ее одеяла.
— Гора, где они живут, не так далеко от места посадки, — сказал я. — Но нам не хватит денег, чтобы добраться туда сейчас.
— А значит, нужно заработать еще, — закончила Зоя. — Как и планировал, ты хочешь выйти на второй бой с Кронштатдом.
— Да, детка. Думаю, этого хватит, чтобы разменять валюту где-нибудь у них, и на полученные деньги добраться до Горы. Если придется.
Жена некоторое время помолчала. А потом сказала:
— Я так люблю тебя.
— А я люблю тебя.
Я поцеловал ее руку.
— Отдохни еще немного. Как почувствуешь, что сможешь встать, позови. Хорошо?
Зоя кивнула.
— Я в соседней комнате. Нужно тренироваться к бою. Дальше.
***
Огонек сидел за барной стойкой, держа в руке бутылку медовухи. Медовуха была вишнёвой, как в тот день, когда боец познакомился со Штилем. Петрович, находясь за баром, что-то писал в бумажках. Вокруг было шумно: стоял вечер, начало апреля, люди лезли с холодной улицы в помещения, а за счет того, что стояла пятница, все собрались отдыхать в баре. Играла музыка, на потолке крутился этот дурацкий белый клубный шар, название которого Гаргарьин не знал: находиться в толпучке ему не хотелось, поэтому он спокойно сидел и выпивал, никого не трогая и никого не слушая. Петровичу повезло меньше: кто-то постоянно кричал "Бармен! Бармен! Мне еще пива" или чего-то в этом роде, и здоровяк отвлекался от своих бумаг, в которых, наверное, писал какие-либо отчетности о находящейся в баре продукции. Он шел и наливал пиво, мешал коктейли, а Огонек думал о своем: и о личном, и не очень. Дела обстояли тяжело. Может быть и не для него самого, но уж точно тяжело.
— Привет, — мысли отвлек появившийся из ниоткуда парень. У него были темные волосы и абсолютно обычная внешность — никаких отличительных черт у человека не было.
— Привет.
— Слышал, ты тренируешь Рокотански?
Огонек глянул на парня повнимательнее.
— Допустим.
— А сам сейчас не дерешься?
— Что с того?
Парень развел руками.
— Ничего. Я тоже не дерусь, простой зритель. Спрашиваю, потому что твои бои нравились.
— Спасибо.
Некоторое время они помолчали. Огонек отпил еще медовухи. У парня в руках был рокс с каким-то крепким алкоголем. То ли виски, то ли нечто схожее, но такого же цвета.
— Если ты не против, — сказал парень, — я хотел бы спросить, что приводит бойцов на ринг.
Гаргарьин усмехнулся. Пол дрожал от танцев и вибрации музыки.
— У всех все по-разному, приятель. Нет какой-то общей причины. Это же не мобилизация какая-нибудь.
— А что привело тебя?
— Деньги.
— Я думаю, почти всех ведут на ринг деньги, — парень почесал идеально выбритую физиономию. — Другое дело, зачем они нужны. Хочешь купить спорткар?
— Почему спорткар?
— А почему нет?
Огонек снова усмехнулся.
— Нет. Нет, я просто хочу купить дом или квартиру. Просто быть обеспеченным. Ничего интересного.
Парень кивнул.
— Но почему тогда дальше не зарабатываешь? Или по-другому как-то, на поверхности? Зачем кого-то тренировать?
Гаргарьин почесал усы, уставившись куда-то за спину стоящего за кофемашиной Петровича.
— Иногда проблемы близких важнее твоих собственных, — сказал он.
— У Рокотански беда какая-то?
Огонек чуть дернулся.
— Это не моя история, приятель. У всех причина разная, вот и все. Можешь поспрашивать кого-нибудь другого.
Парень поднял руки.
— Понял. Извини. Хорошего тебе вечера тогда.
И, не успел Гаргарьин открыть рот, скрылся в толпе. Сережа устало поднял брови.
— Кто это был? — спросил освободившийся Петрович.
Рыжий боец пожал плечами.
— Без понятия. Тень.
Здоровяк укоризненно покачал головой.
— Всё у тебя тени, дружок. Люди же!
Огонек махнул.
— Люди — хуи на блюде, Петрович.
Здоровяк открыл было рот, чтобы что-то ответить, но затем закрыл.
— Не поспоришь, — сказал через минуту.
А затем какая-то женщина завопила:
— Бармен! Бармеееееен!
И Петрович снова принялся за работу.
***
Я опустился на колени, стараясь отдышаться. Пятьдесят берпи после спарринга с Сережей дались с большим трудом. Но не таким большим, как раньше, что уже радовало.
В зале было как всегда пусто.
— Говоришь, нужно провести еще один бой? — спросил друг.
Я кивнул.
— Говорю тебе, давай я еще дам денег. У меня есть немного.
Я улыбнулся.
— Ты и так сделал и дал достаточно, приятель. И делаешь еще больше. Но не все вертится вокруг денег.
— О чем ты?
— По старым связям узнал что самолет, на котором мы доберемся до Японии, вылетит не раньше мая.
Огонек покачал головой.
— Долго.
— Да. Так что еще один бой я точно проведу.