Клара. Не понимаю.
Мартин. Лоренц — сын его коллеги, его друга. Ведь в тюрьмах сидят сотни людей, чьи матери... тяжело больны.
Клара. Мартин, я должна увидеть Лоренца, должна. Позволь мне самой поговорить с Крамером. Пожалуйста, позволь. Крамер знает, что врач сказал тебе за дверью?
Мартин. Крамер пришлет его. Но Лоренц уже не в городской тюрьме. Он за городом, в Банвейлере, на сельскохозяйственных работах.
Клара. А что, если он как раз сегодня бежал?
Мартин. Крамер сам намерен его привезти.
Клара. Я не хочу видеть Крамера, я хочу видеть Лоренца. (Резко.) Не надо мне Крамера.
Мартин. Но он не оставит Лоренца одного ни на секунду.
Клара. Он тебе так сказал?
Мартин. Да, он привезет Лоренца, но не будет спускать с него глаз.
Клара. Надеюсь, Лоренц бежал.
Мартин. Тогда ты его сегодня не увидишь.
Клара. Это лучше, чем видеть его вместе с Крамером.
Мартин. Я могу позвонить Крамеру. Но он наверняка уже в пути. Почему ты не хочешь видеть Крамера? Он был всегда нашим другом, всегда был к нам расположен — чего только он не делал ради Лоренца! Чем только ради нас не рисковал! Не понимаю. Неужели мне нельзя привести их обоих к тебе?
Клара. Крамера не пускай... но сына... Как я могу прогнать Лоренца, зная, что умру?
Мартин. Ты не умрешь.
Клара. Не лги. Разве ты стал бы звонить Крамеру и просить его привезти сюда Лоренца, если бы ты не знал? Ах (смеется), Мартин, ты никогда не умел лгать, ты никогда не умел лгать. Всегда был простофилей. Я знаю тебя тридцать восемь лет, и ты не часто пробовал меня обманывать. Всего раз шесть или семь за тридцать восемь лет. В первый раз — после того как нацисты тебя выгнали и ты брал по утрам портфель, термос с чаем и бутерброды и как ни в чем не бывало шел к трамвайной остановке, делая вид, будто спешишь на работу... Во время обеда ты мне звонил, но по твоему голосу я понимала, что они тебя выгнали. Во второй раз — когда нацисты заставили тебя бросить твою контору, помнишь?
Мартин. Ты хочешь припомнить каждую мою ложь?
Клара. Нет... но сейчас ты сам себя выдал: если бы я была просто тяжело больна, разве ты стал бы просить председателя Крамера отпустить Лоренца в четвертый раз, после того как мальчик трижды не сдержал своего слова.
Мартин. Я не могу поверить, что ты умрешь. Ты больна, тяжело больна, но многие болели тяжелее, чем ты, и выздоравливали.
Клара (мягко). Не лги, Мартин. У тебя не получается. Когда ты лжешь, ты ведешь себя, как мальчишка, который подражает взрослым. Не лги. Я... я — умею лгать.
Мартин. Ты меня часто обманывала?
Клара. Ты ведь сам знаешь, правда?
Мартин. Знаю, но, наверно, не все. Наверно, был обман, о котором я не знаю.
Клара. И хочешь узнать теперь?
Мартин. Ну вот ты и призналась, что был обман, о котором я ничего не знаю.
Клара. Лизелотта... Все, что я о ней рассказала, вырвалось у меня помимо воли. Ну а если бы я промолчала, разве это не была бы ложь? Разве она не была бы больше твоей дочерью?
Мартин. Она все равно моя дочь (другим тоном, вполголоса), а ты все равно жена и будешь ею, пока смерть нас не разлучит.
Клара. Она нас скоро разлучит, Мартин.
Мартин. Я не могу в это поверить. Ты любишь жизнь. Если бы ты была уверена, что ты... ты не была бы так спокойна.
Клара. А я не спокойна. На душе у меня горько, и, может быть, скоро в ней проснется злоба. Но тело мое меня не тревожит. После укола наступило перемирие... может, я примирилась с Богом... но пока еще не с людьми.
Мартин. На душе у тебя горько? Ты затаила злобу? На меня?
Клара. Нет. Не на тебя. На тебя меньше, чем на кого бы то ни было. Я всегда тебя любила.
Мартин. Правда, всегда?
Клара. Ты это о чем?
Мартин. Ты же знаешь.
Клара. Неужели мы станем об этом говорить?
Мартин. Но ведь ты хотела узнать хоть одного человека до конца. Разве ты не знаешь меня?
Клара. Теперь мне надо спросить: а ты знаешь меня? И мы снова вернемся к тому, с чего начали, — к недомолвкам... Разве это не было недомолвкой, когда я говорила с тобой о Лизелотте, а мы с тобой должны были говорить о Лоренце. Но сначала я хочу тебе ответить: нет, я тебя не знаю. Нет на земле человека, которого я знаю так хорошо, как знаю тебя, и все же — я не знаю ничего. В те времена ты каждый вечер уходил один — на час, на два, на три, иногда надолго. Один.
Мартин. Я выпивал рюмку, гулял, стараясь отвлечься... это было страшное время: никаких денег, никаких надежд, в глазах детей застыл немой вопрос... а ты... даже если ты и была дома, ты избегала моего взгляда. Ты смотрела мне прямо в лицо... и не видела меня. Этим искусством ты овладела в совершенстве: ты скашивала глаза ровно настолько, чтобы взгляд твой скользил мимо.