Жители Руанды и без научных выкладок время от времени испытывают эту теорию на себе. В крохотной стране, где на один квадратный километр приходится свыше 400 жителей, с пугающей регулярностью вспыхивают кровавые войны, сопровождающиеся жесточайшим геноцидом. Американский эволюционный биолог Джаред Даймонд отметил, что периодичность конфликтов жестко коррелируется с численностью населения: практически каждая демографическая вспышка влечет за собой гражданскую войну. Проблема заключается еще и в том, что на таком маленьком участке земли вынуждены сосуществовать представители разных культур и к ним принцип в тесноте да не в обиде, увы, неприменим. Причем западная цивилизация, выступая за мультикультурность, практически запускает такую модель у себя.
«Современные государства своей навязанной политкорректностью запустили механизм взаимной ненависти, — рассуждает психиатр-криминалист профессор Михаил Виноградов, — возьмите старую Москву: Армянский переулок, Большую и Малую Грузинские улицы — все жили своими тесными поселениями, но при этом принимали московский уклад жизни. Сегодня во время праздника можно резать барана на детской площадке, и это вызывает конфликт». Быть может, эту самую «искрящую» мультикультурность мы ошибочно принимаем за перенаселенность. На самом деле проблема не в том, что нас в принципе много, а в том, что слишком разные люди со своими устоями и традициями вдруг начинают жить на ограниченной территории. А главный парадокс заключается в том, что обитатели будут выплескивать агрессию не на власть, создавшую такие условия, а друг на друга. Плюс ко всему при отсутствии сдерживающих рамок — моральных, культурных, семейных — мы очень жестко ведем себя, сталкиваясь с представителями иных культур и национальностей. Как известно, Римская империя погибла, когда стала делить людей на своих и чужих.
Война мальчиков
Кроме перенаселения есть еще одна версия, объясняющая, отчего мы звереем. Она появилась в Германии и наделала немало шума в научном мире. «Агрессия, которая сейчас наблюдается во всех странах, четко коррелируется с одним важным фактором: как только соотношение числа мальчиков до 4 лет и мужчин около 40 превышает определенные показатели, неизбежно возникает напряженность, — объясняет доктор медицинских наук Сергей Агарков. — Например, в Палестине на каждого взрослого мужчину приходится 8 мальчиков (коэффициент 800). В других арабских и африканских странах — коэффициент от 300 до 500, что тоже очень много. В Европе и России — ниже, около 100. В Афганистане около 400. В Иране и Турции наблюдается тенденция к снижению рождаемости в целом и количества мальчиков в частности. Поэтому эти страны, как бы ни «зеленели» по религиозным соображениям, не очень будут вмешиваться в региональные конфликты».
По словам Сергея Агаркова, это социобиологическая закономерность: большое количество мальчиков перерастает в армию подростков, бурлящих энергией, которых легко сподвигнуть на какую-нибудь революцию. Они вырастают, и «самцов» становится слишком много, а это всегда война за место под солнцем. Даже характер революций задается этим соотношением. Там, где мальчиков много, революция приобретает кровавый характер: бои, масса погибших, свержение режима — как в Ливии. И наоборот, где соотношение меньше, революция носит цветочный характер. «Эта теория работает, если приложить ее к разным ситуациям, — считает Сергей Агарков. — Даже история освоения Америки связана с ней. Надо сказать, что в то время в Испании случился демографический кризис: сильно увеличилось количество мальчиков — потенциально молодых мужчин, которым нечем заняться и которые не могут себя найти в сложившейся веками системе отношений. Именно поэтому они и отправились на завоевание других земель. Средний возраст конкистадора на тот момент был 15—17 лет, то есть по нашим характеристикам они были несовершеннолетними, а по тем меркам — люди середины жизни».