С одной стороны, сначала мы вроде бы видим публицистически точную картину тотального социального кризиса: люди-звери, бедность быта и скудость духа. Но эта точная картина довольно быстро искажается — и мы видим изувеченный болезнью главного героя мир, в котором нет ничего обыденного, только отчаяние со всех сторон. Причем самое сильное средство воздействия не изображение — оно жестоко и брутально, но исполнено особой красоты. Главное — речь персонажей. Мизгирев, до режиссерского факультета ВГИКа успевший окончить философский факультет, пишет свои сценарии сам и обладает редкой способностью создавать точные, афористичные диалоги. Из «Кремня» в народ ушло много словечек и главная фраза героя: «Твердость не тупость». Капитан Игнат и другие персонажи «Конвоя» говорят целиком на некой фантастической «поэтической фене». После премьеры на Берлинском фестивале зарубежная пресса была полна сетований на то, что в фильме слишком много инвективной лексики и что субтитры не передают ее адекватно. На фестивальном просмотре иностранцы приняли фильм за грубую комедию нравов. Да, конечно, на субтитрах сэкономили — «Конвой» снят на грант Минкультуры и стоил меньше миллиона долларов, видимо, все деньги ушли на производство. Но все-таки эти диалоги крайне трудно перевести, сохраняя их ритм и вывернутую лексику, которая заставляет вспомнить стилизованную речь персонажей в книгах Андрея Платонова. Это фильм-крик — как картина Мунка.
Музыка с биодобавками / Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
Музыка с биодобавками
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
Премьера оперы «Лживый свет моих очей» Нового музыкального театра
Спровоцировал эту историю блистательный аристократ Карло Джезуальдо ди Веноза, любимец ценящей искусства Феррары конца XVI века. В 24 года наследник нескольких богатых семейств убил свою жену и ее любовника, заточил себя в родовом замке и до конца жизни слушал в домашней капелле свои мадригалы, уходя в душевную болезнь и одиночество. В ХХ веке вдруг обнаружилось, что князь был гениален и предугадал многие находки последующих столетий: в век тотального господства гармоний он писал мадригалы хроматического стиля, предвосхищая далеких потомков с их любовью к атональному. Потомки услышали и воздали должное. Ему посвятили произведения Игорь Стравинский и Альфред Шнитке, Анатоль Франс и Хулио Кортасар, Вернер Херцог и Бернардо Бертолуччи. В 1998 году итальянский композитор Сальваторе Шаррино откопал пьесу Чиконьини 1664 года «Предательство ради чести», основанную на реальных событиях из жизни Карло Джезуальдо ди Венозы. И написал о соотечественнике оперу «Лживый свет моих очей» (Luci mie traditrici), поставленную театрами европейских музыкальных столиц и несколько лет назад ставшую заметным событием Зальцбургского фестиваля.
В Москве такого рода затеи обычно не возникают. Сенсацию произвели ансамбль «Студия новой музыки» Владимира Тарнопольского и МАМТ, пустивший на свою сцену готовый спектакль с помощью Московской консерватории, Итальянского института культуры в Москве и Министерства культуры РФ. Впрочем, тех, кто следит за «Студией новой музыки», событие не удивляет: студийцы делали «Желтый звук» по Шнитке и Кандинскому, оперу Наймана «Человек, который принял свою жену за шляпу» и другие «немосковские» проекты.
На беглый взгляд музыкальный язык оперы — шорохи и всхлипы, когда в возникшей паузе можно задуматься: а вот этот трехкратный скрип — часть партитуры или расшатавшийся стул?.. Но постепенно выясняется, что фокусов и пустых эффектов нет, напротив, партитура Шаррино под внимательным взглядом дирижера Игоря Дронова располагает к вслушиванию в тончайший шепот струнных и почти неразличимых ударных, редкие звуки духовых и совершенно особый вокал. Я бы определила услышанное как академическую психоделику, хотя автор считает ее «скорее биологической» и «естественной». Режиссер Катерина Панти Либеровичи тоже ориентирует на двойное восприятие: сначала опера выглядит как эталонная малобюджетная постановка с black box и замирающими перед пюпитрами певцами в партикулярных костюмах, но после пятой минуты обнаруживается усвоенная театральная эстетика домоцартовской эры, неожиданно, но логично приходящая к античной драме с ее неодолимой силой рока. В отличие от внешне подобных модных постановок эта содержит многие культурные слои. Авангардный символизм и даже постмодерн выглядят почти патриархальными, а ренессансная куртуазность легко уживается с минимализмом. Браво певцам, особенно сопрано Екатерине Кичигиной и баритону Андрею Капланову. Браво ансамблю солистов «Студии новой музыки», чья техника иногда выше понимания.