— Словом, надвигался октябрь 1993-го…
— Тяжелейшее испытание для демократии, для власти, лично для президента.
— Ельцина часто обвиняют в том, что жесткие меры по укрощению строптивого Белого дома были частью продуманного плана: запугать оппозицию, нейтрализовать Верховный Совет и укрепить личную власть…
— Никакого коварного плана не было. И это говорит о серьезных просчетах в работе кремлевской команды. Опасность была недооценена. Была наивная вера, что Борис Николаевич найдет выход. Но события стали развиваться почти неконтролируемо. Ельцин надеялся договориться. Шел на уступки. Но и Руцкой, и Хасбулатов готовы были идти до конца. Более того, у оппозиции уже были готовы списки, кого они будут интернировать в случае победы. Позднее в Кремле мы изучали один из них. Именовался он «списком Руцкого». Мое имя было в первой десятке. А позднее в моей трудовой книжке появилась уникальная запись: благодарность президента (цитирую дословно) «за активное участие в ликвидации попытки вооруженного государственного переворота 3—4 октября 1993 года».
— Какие события из тех времен вспоминаются острее всего?
— И в августе — сентябре, и даже в самом начале октября в Кремле не предполагали, что конфликт приобретет столь резкий оборот. Не было никакой внутренней мобилизации. Если бы был план, то все помощники денно и нощно сидели бы в Кремле и работали. Но даже накануне октябрьских событий все разъехались по домам, по дачам. 3 октября за мной прислали машину. Москва была пустынная, тревожная. Приехал в Кремль практически одновременно с Борисом Николаевичем. Он впервые прилетел на вертолете. В ночь с 3 на 4 октября в группе помощников вызрело мнение, что ситуация настолько остра, что Борис Николаевич должен выступить с обращением. Но «Останкино» уже было в осаде боевиков. Нужно было ехать к Олегу Попцову на 5-ю улицу Ямского Поля на Российское телевидение. Ехать через всю Москву, которая была уже отчасти в руках воинствующей оппозиции. Рисковать безопасностью президента было нельзя. Но текст обращения уже был написан в группе спичрайтеров. Мы ему сказали об этом. Он стал настаивать на личной поездке. Злился. Когда по просьбе Илюшина я зашел к нему в кабинет с какими-то новыми аргументами, он в резкой форме бросил мне текст и чуть ли не прорычал: «Вот вы и поезжайте!» И я поехал. По темной столице сновали грузовики с красными флагами, толпа кричала, кто-то уже пел «Смело, товарищи в ногу…». Перед самым выездом Коржаков выдал мне пистолет. «Захвати на всякий случай…» Стрелять я, кстати, умел и нередко захаживал пострелять по мишени в тренировочный зал в кремлевском Тайницком саду.
— Вас ждали на Российском телевидении?
— Российский канал хотя и работал, но был почти на осадном положении. В коридорах на полу, вытянув ноги, сидели солдаты в бронежилетах с автоматами в руках. Я шел по неосвещенному лабиринту, переступая через ноги солдат. Встретили меня молча. Чувствовалось крайнее напряжение. Меня провели в студию, и я стал читать. Потом зачитал тот же текст по радио. От напряжения у меня из носа пошла кровь. Представляете, если бы это случилось в телевизионной студии во время прямого эфира. Вот было бы страху на всю страну…
— Когда пришло понимание, что опасность миновала?
— В Кремле ждали, когда в Москву войдут войска. Переговоры об этом Борис Николаевич вел всю ночь и с министром обороны Грачевым, и с Генеральным штабом. Все тянули время. Министр обороны Грачев требовал от Главнокомандующего письменного приказа. Между тем в центре Москвы всю ночь бушевали митинговые страсти. Одни за Ельцина, другие против. Один из демократических митингов шел около здания Моссовета, на Тверской. Туда по призыву Гайдара стекались демократы. Но часть москвичей, сочувствующих Ельцину, собралась на Васильевском спуске, около Спасской башни. Огромная толпа кричала и требовала, чтобы Ельцин вышел к народу. Выйти президент не мог. По некоторым сведениям, в толпе были снайперы и провокаторы. К тому же Ельцин продолжал затяжные переговоры с силовиками. По инициативе Коржакова к толпе вышел пресс-секретарь. «Ты часто мелькаешь на телевидении, тебя знают, тебе и идти…» Перед самым выходом Коржаков сказал мне, что к Москве уже стянуты войска, «готовые встать на защиту законного президента». Напомню, что генерал Руцкой к этому времени уже объявил себя новым, законным президентом и выпускал указ за указом…