Я охотно допускаю, Вар, что совершил непростительную глупость. Ведь кто, как не я сам, настроил против себя обоих сыновей тем, что ради Антипатра лишил их справедливых упований? Разве по отношению к ним я выказывал когда-либо такую нежность, как по отношению к нему, к Антипатру? Я почти отрекся от престола в его пользу, я открыто объявил его в завещании наследником с годовым содержанием в 50 талантов, я осыпал его дарами из своей собственной казны, когда он недавно отправился в Рим, я дал ему 300 талантов и представил его, единственного из всей семьи, Цезарю как опору своего отца. Разве совершалось когда-либо преступление, сравнимое с преступлением Антипатра? Разве выдвигались когда-либо улики столь же неопровержимые, каковы те, что уличают этого человека в заговоре? И сейчас этот отцеубийца еще осмеливается говорить, надеясь снова скрыть истину своими ухищрениями. Берегись, Вар! Мне знакомо это чудовище, и я представляю себе, какие лицемерные мольбы и лживые слезы исторгнет он сейчас из себя!
И это тот, кто при жизни Александра предупреждал меня остерегаться его и не доверяться всем и каждому, это тот, кто сопровождал меня до самой постели и обшаривал спальню в поисках спрятанного убийцы! Он был стражем моего сна, оградой от треволнений, утешителем моего горя по мертвым сыновьям, порукой верности остальных братьев, моим щитом, моим телохранителем! Когда я вспоминаю, Вар, что все это время он лишь ловко притворялся, я не могу поверить в то, что я еще жив, и удивляюсь, как мне удалось ускользнуть от столь искусного заговорщика. Но с тех пор, как некий злой дух принялся опустошать мой дом, заставляя самых близких мне людей одного за другим восставать против меня, я действительно должен оплакивать свою жестокую судьбу и скорбеть в душе о своем одиночестве. Однако я не дам избежать наказания никому из тех, кто жаждет моей крови, даже если суд найдет виновным каждого из моих детей!»
3. Обуреваемый волнением, он не смог продолжать и кивнул Николаю, одному из своих придворных, чтобы тот продолжил его речь. Но тут Антипатр, остававшийся распростертым у ног отца, поднял голову и воскликнул: «Ты сам, отец, произнес вместо меня мою защитительную речь! Как могу я быть отцеубийцей, если ты сам признаешь, что я до конца был твоим защитником? Мою преданность собственному отцу ты называешь лицемерными увертками, но как мог я, столь хитрый в прочих отношениях, оказаться таким глупцом, чтобы не понимать, что слишком трудно скрыть от человеческих глаз приготовления к столь чудовищному преступлению и уж совершенно невозможно скрыть их от небесного судии, всевидящего и вездесущего. Разве не известен был мне конец моих братьев и ужасное наказание, понесенное ими от Бога за преступные намерения против тебя? И что бы могло заставить меня вредить тебе? Надежда стать царем? — Но я и без того был царем! Опасения перед твоей ненавистью? — Но разве не был я нежно любим тобою? Страх перед тобою по какой-либо иной причине? — Но моя забота о тебе заставляла других бояться меня! Недостаток денег? — Но у кого их было больше, нежели у меня? Предположим, я был подлейшим из людей с душой дикого зверя, но, отец, уже самая твоя доброта должна была укротить меня: ведь ты возвратил меня из изгнания, как ты сам об этом сказал, и предпочел меня другим своим сыновьям, и провозгласил меня царем еще при своей жизни, и, осыпав меня всевозможными почестями, заставил каждого завидовать мне?
О, зачем только я отправился в Рим, расчистив тем самым путь для зависти и развязав руки недоброжелателям! Но я поехал туда, отец, ради тебя: ведь я отправился защищать твои интересы, предотвратить глумление Сулая над твоей старостью. Рим может засвидетельствовать мою любовь к отцу, может засвидетельствовать ее и владыка всего мира Цезарь, который часто называл меня преданным сыном. Вот письмо, которое он велел передать тебе. Оно заслуживает большего доверия, чем здешняя клевета, оно — моя единственная защита, и я вручаю его тебе как свидетельство моей горячей любви к тебе. Вспомни, что я отправился в путешествие против своей воли, ибо мне очень хорошо известна таящаяся в этом царстве враждебность ко мне. И это ты, отец, непреднамеренно погубил меня тем, что заставил подать завистникам повод для клеветы. Однако теперь я здесь и готов встретить обвинения. Я странствовал по земле и по морю, и ничего со мной не случилось, как то должно было случиться с отцеубийцей. Но ты не возвратишь мне свою милость на основании этого свидетельства, ибо я уже осужден перед Богом и перед тобой, отец. Однако, хоть я и осужден, я прошу тебя не основывать веру в мою виновность только на том, что другие признали под пыткой. Пусть и меня жгут огнем, пусть орудия пытки вонзятся и в мои внутренности — не щади этого бренного тела! И если я отцеубийца, то пусть я умру на дыбе!»