— Отец Пахомий, а кто такой этот Шемяка? Что-то я не слыхивал о нём.
— О Дмитрии Шемяке в прошлые годы много говорилось на Руси, а сейчас стали забывать, вот и получилось, что ты, Кудеяр, о нём не ведаешь. А был он злейшим врагом Василия Васильевича Тёмного — деда покойного Василия Ивановича. Когда тот, будучи великим князем, возвратился в Москву из татарского полону, галицкий князь почал мутить народ, утверждая, что Василий Васильевич всю землю свою татарскому царю процеловал, а заодно и нас, свою братью. Нужен ли нам такой великий князь, твердил Шемяка, зачем он татар привёл на Русскую землю, отдал им города и волости в кормление? Татар он любит, а своих крестьян томит сверх меры без милости, золото, серебро и имения — всё отдаёт татарам. Прельстив такими речами людей, Шемяка в единомыслии с Иваном Андреевичем Можайским — внуком Димитрия Донского решил полонить великого князя, когда он с сыновьями и небольшой стражей уехал на богомолье в Троицкий монастырь. Ночью рать Дмитрия Шемяки постучалась в ворота Москвы, и сообщники впустили её, никто и не думал сопротивляться. Заговорщики поймали великокняжеских бояр, детей боярских, захватили мать и жену Василия Васильевича, после чего Дмитрий Шемяка провозгласил себя великим князем. Иван Андреевич Можайский с вооружёнными людьми устремился в Троицкую обитель, поймал государя и привёз его в Москву, где ему выкололи очи. С тех пор и прозывают его Василием Тёмным. Вместе с женой он был отправлен в заточение в Углич, а мать его — Софья Витовтовна-в Чухлому. Но многие люди негодовали, были недовольны Шемякой и требовали возвращения на великокняжеский стол Василия Васильевича. И тогда Дмитрий Шемяка созвал епископов, архимандритов и честных игуменов, чтобы решить судьбу горемыки. И приговорили церковные мужи освободить его из заточения, дать ему в вотчину Вологду. Шемяка так и поступил. Но тогда со всех мест в Вологду устремились люди — князья и бояре, дети боярские и дворяне, кто служил Василию Васильевичу и кто не служил ему. Дивиться тому не следует: в годы правления Шемяки народ стал жить худо, сёла в деревни опустели. Нигде нельзя было сыскать правды, судьи притесняли людей, занимались мздоимством. Старики сказывали мне о таком деле, случившемся во времена Шемяки. Пришли к судье два брата-крестьянина, один богатый, а другой — убогий. Во время расспросных речей бедняк каждый раз показывал судье камень, завёрнутый в тряпицу. Тот и подумал, что убогий сулит ему золото, а поэтому решил дело в его пользу. Вот какой суд был в то время, его так и нарекали — шемякин суд. И тогда иерархи церкви встали за правду, почли обличать правителя-татя, говорить народу, что дьявол поднял Шемяку на великого князя Василия Васильевича, оттого от галицких князей всему православному христианскому миру истома и великие убытки. Видя нелюбовь людей и святой церкви к Шемяке, Василий Васильевич оставил Вологду и направился в Тверь к князю Борису Александровичу. Тут он оженил старшего сына Ивана на дочери тверского князя Марии. Узнав о пребывании великого князя в Твери, туда стали стекаться ратные силы со всей Руси. Многие приверженцы Василия Васильевича спасались от произвола Шемяки в Литве, теперь они поспешили в Тверь, а по дороге, в Ельне, соединились с татарскими царевичами Касымом и Ягупом: те когда-то служили Василию Васильевичу и, узнав о его бедах, устремились к нему на выручку за прежние его добро и хлеб. Дмитрий Шемяка и Иван Можайский собрали своих людишек и пошли к Волоколамску, однако многие из слуг по дороге убежали в Тверь. Тогда Василий Васильевич послал своего боярина Плещеева с ратью на Москву. Тот без труда захватил город. Проведав об этом, Шемяка и Иван Можайский бежали в Галич, а затем в Чухлому. А в Чухломе, ежели ты, Кудеяр, помнишь, была в заточении мать великого князя Софья Витовтовна. Похитители власти захватили её и устремились в Каргополь. Василий Васильевич потребовал от Шемяки освободить мать, а когда тот это сделал, заключил с ним перемирие.
— Великому князю не мир заключать, а казнить обманщика следовало бы!
— Верно, Кудеярушка, не зря в народе говорят: горбатого исправит только, могила. Таков и Шемяка. Тотчас же начал он пакостить великому князю — вновь установил связь с Иваном Можайским, послал своих людей в Новгород и Вятку с просьбой о помощи, подговорил казанского царевича Мамотяку идти на Москву. К тому же он и не думал возвращать похищенную великокняжескую казну. Видя, что Шемяка чинит неправду, Василий Васильевич обратился к иерархам церкви с просьбой судить его за нарушение крестного целования при заключении договора. Церковные мужи велели Шемяке подчиниться великому князю. Тот, однако, их не послушался. И тогда московский великий князь вместе с ратью пошёл к Галичу и захватил его. Шемяка бежал в Новгород и там просил помочь ему ратью. В Новгороде он и скончался, как говорят, его отравили лютым зельем. А привёз то зелье из Москвы в Новгород великокняжеский дьяк Степан Бородатый.
Он подкупил шемякинского повара, коего звали, тьфу, — Поганка, и тот добавил зелье в курицу, отчего Шемяка и умер.
— Отец Пахомий, но при чём здесь Михаил Клопский, про которого я слышал, будто он был прозорливцем-юродивым?
— Михаил Клопский жил в монастыре, который позднее был назван его именем. В тот монастырь и заявился Шемяка, оказавшийся в Новгороде, и стал жаловаться старцу: «Михайлушко, убежал я из своей вотчины, сбили меня с великого княжения московского». На это прозорливец ответил: «Всякая власть даётся от Бога и только от него». — «Так ты бы, Михайлушко, помолился за меня перед Господом Богом, чтобы достиг я своей отчизны, великого княжения». Тут старец сурово посмотрел на Дмитрия и изрёк: «Княже, всякая власть от Бога даруется, ты же в Русии великие брани межусобные воздвиг и врагам радость сотворил. Если и впредь будешь тщиться достичь того, желаемого не получишь и со срамом снова сюда возвратишься и трилакотный гроб в Юрьевом монастыре около Великого Новгорода приемлет тебя!» Как сказал юродивый, так и сталось: князь-бегун в третий раз явился в Новгород, где принял конец жизни по пророчеству святого. Увы, речь моя убога, потому не могу я сказать о Шемяке так, как поведал князь Василий Тучков в своей книге. В ней он показал себя достойным учеником архиепископа Макария, поновил ветхие писания, поведал людям о явлениях и чудесах преподобного, всё расставил по чину и очень чудно изложил. Трилакотный гроб, предвещанный юродивым мятежнику вместо великого княжения, — это возмездие Шемяке за межусобную брань.
— Отец Пахомий, но ведь ныне вновь межусобица…
— В том-то и дело, Андриан: Василий Тучков, подобно провидцу Михаилу Клопскому, говорит нам: зачинщики нынешних межусобных браней сгинут, как и Дмитрий Шемяка. И оттого в душе вера укрепляется: минует злое лихолетье, войдёт юный государь в силу и разум, установятся на Руси тишина и покой.
— Когда я стал послужильцем бояр Тучковых, то немало приходилось слышать разговоров о Василии Шемячиче — новгород-северском князе, пленённом великим князем Василием Ивановичем.
— Так то внук Дмитрия Шемяки.
— Горькая у них обоих судьба.
Игумен ещё долго говорил о неурядицах в Русском государстве, о Михаиле Клопском, Дмитрии Шемяке, новгородском наместнике Немире, а потом перешёл к рассказу о встрече с митрополитом Иоасафом.
— Иоасафа Скрипицына я хорошо знавал ещё в бытность его игуменом Троицкого монастыря. Как проведал, что он стал митрополитом, очень удивился. Время нынче вон какое крутое, ему ли, сердобольному, быть церковным пастырем на Руси? Что и говорить, добр Иоасаф, а тут злоба кругом кипит. Устоять ли ему? Митрополит Даниил уж куда ловок был, да и тот ныне повергнут.
— А может, и хорошо, что Иоасафа поставили митрополитом, — осторожно заметил Андриан, — когда кругом столько зла, люди особенно ценят крохи добра. А государь как?
— Сподобил Господь лицезреть и государя. Десятый годок ему пошёл, худенький такой, бледный, росточком длинный, глаза цепкие, так и буравят каждого встречного. На Кудеяра нашего очень похож, только поюнее будет. Смотрит на всех и молчит, словно воды в рот набрал. Ближние бояре что хотят, то и воротят, не особенно с ним считаются, только для вида почтение кажут.