Оно сбежало, и неслось куда-нибудь туда, где не будет ему гонений, и сердце навсегда закроется всем общественным недугам. И оказалось тут. Труп машиниста был безобразен, он, в конце концов, беспощадно сгорел, и как же здесь быть иначе? Локомотивное пламя забрало его с собой и исчезло также быстро, как и появилось. А существо, одновременно являясь Всем и Ничем, глядело на Темнова своими добрыми глазами и искренне не понимало, что произошло. – Как же так? Я лишь желал ему помочь, Дать жизнь, дать то! О чем никогда-никогда и не смел Он здесь мечтать... – Кажется, это было неотвратимо, – заключил Темнов, посмотрев на сгоревшего машиниста, затем снова на существо и еще раз на труп. – А как это, в твоем понимании – дать жизнь? – То и значит, Человек, – И он вселился в миг в черное, Страшное пространство, ныне Неживое, мертвое совсем. Сущность, исчезнув из материального мира, оказалось теперь в машинисте: глаза его вспыхнули, а тело жутко зашевелилось, затрещало; приходило оно в движение, игнорируя все рамки дозволенных причин и правил. – Что-то здесь темно, – не своим голосом сказал машинист. – Во рту привкус горечи, а пахнет – гарью одиночества серого. О, до меня начинает доходить. Да... Да... Ни с чем не спутать. Какая досада – я – мертв! Темнова это не на шутку напугало, и он стремительно отполз назад и по не осторожности вывалился из разрушенной кабины, влетев грудью на штырь, торчащий безбожно вверх. Он пронзил его насквозь, задев, наверно, что-то очень важное, нужное, без чего никак нельзя быть. Быть и жить, существовать... – О, нет-нет-нет, – не меньше Ивана перепугалось существо, поняв, что оно сделало, – на сегодня смертей с меня хватит! И оно, покинув машиниста, переползло из кабины в Темнова, но тот уже задыхался, и с каждым вдохом покидала его жизнь, а дышал он нервно, беспокойно, а боль – пробирала по всему телу. Болевой шок заставил его потерять важного спутника по имени Сознание, но Ва`аш перехватил его, взял в свои руки и твердо решил – он будет здесь, он все исправит, во что бы то ни стало, даже, если теперь придется вернуться туда, откуда он родом, пусть и не полностью и не в своем истинном обличье... *** Под Луною спал Темнов Не взирая теперь на то, что Он черно-красно-белое Волчище, Владыка черных пятен, Да сын брошенных Темных туч вдалеке. Его нос щекочет ветер – Начинается дождь. Завыли Деревьев ветви, зашумел огромный Дуб, – Вставай! Вставай, проклятый иноземец! Твой путь начнется здесь, но лишь встань, Лишь завой, несчастный ты шерсти комок... – и Дуб замолчал, сотрясаясь От слов своих, боясь произнести Хоть еще одно. – Не бойся, друг мой, – вмешался Ва`аш. – Так подумал я, и как считаешь, Какое мне имя подойдет? Меня не должны Здесь узнать, ты понимаешь? – Пусть тебя зовут Петром, – словно избитый, Ничтожный, будто переживший триста пять зим, Ответил проснувшийся Волчище Темнов. – А по батюшке, Наверно, быть тебе Иванычем Петром. Где я, чертов Сатурянин? И почему я здесь, куда я попал? – Ты тот, – чуть обиженно сказал Петр Иванович, – кто ты есть по своей природе. Мы на моей родине, На ледяных дисках Сатурна. А на Дубе сидели Птицы Пустого Безразличия, и Смеялись они звонко: – Ха-ха-ха! Волчище-смешище, Волчище-смешище! Чего грустишь, Чего ты здесь Сам с собою бредишь? И был этот мир воистину странный: здесь жизнью наделено все, что было мертво; и по-настоящему умирало лишь тогда, когда было не в силах говорить стихами. Темнов встал на четыре лапы, и взгляд его, будто огненный рубин Отчаянья, зацепился за Луну. – О, как прекрасен здешний новый басурман, Весь в черном, с белым пятном у хвоста, – с достоинством сказала Луна, перехватив Его глаза, – но не слышала я, как он воет По-волчьи. Ты слышал его? – у пан Ветра Спросила она. – Да он Никто, – заявил вдруг с точкой пан Ветер, Очень и очень громко смеясь. – Таких я знаю. Видал. И более того – Таких я сметал долой с Земли, И нечего им, уверяю, На вас смотреть Моя Белая Госпожа. Но, Волчище, лишь усмехнувшись, вскочил по Дубу На кромку листвы, и завыл, Как не выл никогда. Пан Ветер притих, и он Не бушевал в Пустоты океанах И не пел песни свои В белом во всем Госпоже. Стали они теперь врагами И этого никто не исправит. Волчище Темнов и пан Ветер Песнями бились до утра. А Луна, белоснежная Лишь рада Рада была...