Глава 5. «Сейчас» Или никогда. И кинула Вселенная клич, на бой жуткому явлению, на свержение воцарившийся катастрофы, что километровыми шагами загребала себе все, что видела. До Солнечной системы было около трехсот пятидесяти астрономических единиц, но, кажется, будет уже совсем поздно. Темнов, успев до этого умереть три раза, лежал на холодном полу в центре комнаты. Отопление куда-то исчезло, да и, пожалуй, было уже ненужно: за окном цвела целая весна, и вместе с ней все, что могло жить, и жить при этом без задних чисел и без календаря как такового. Было оно здесь и сейчас, сиюминутно, бесповоротно и, наверно-таки, просто прямо. Иван же, не чувствуя за собой ничего из этого, был безучастен, но безучастие это ему очень больно обходилось; и было по большей части не по его собственной воле. Его же воля стремилась к скорейшему забвению, и неважно, каким путем: быстрым или мучительным. – И какая же разница, – интересовался он у Петра Ивановича, – как мы сюда приходим, и как уходим? Если, пожалуй, самое ценное – это сейчас, и ничто больше. Но я не чувствую это «сейчас». Всюду я лишь ведомый, и даже, казалось, в такой самоличной дурности, как этой, я лишь посредственность, инструмент. А еще, хочу сказать... – Ну-ну, – и Петр Иванович нацепил на себя свой цилиндр, зажег сигару и деловито развалился в кресле. – Дай-ка угадаю. Нет-нет-нет, молчи. Я сам. Ты хочешь сказать... – и он взялся за стрелку часов и остановил её, ведь тиканье, о! Это проклятое тиканье уходящего, как песок сквозь пальцы времени ему надоедало, – что Белая Госпожа совсем не умеет целоваться? – Да нет же, – отмахнулся Темнов, хотя, это и было правдой, – в другом все дело. Кажется, я её люблю. – Ну и в чем проблема? – Я убил её, – отвернулся Темнов. – И делать этого вовсе не хотел, как и всего, что успел до этого. Как же мне теперь быть без Луны, скажи мне? – Ну, – и Петр Иванович почесал затылок, – Лун на свете много, да и времени у нас с тобой еще, пожалуй, достаточно, чтобы вширь и вдоль полюбить кого-нибудь еще. Я чувствую, как Гончие идут за нами, и с рук оно нам не сойдет, ой как не сойдет... – Это еще кто такие? – Сознаешь ли, – зашагал Петр Иванович по комнате, наворачивая круги вокруг Темнова и тыча периодически в него своей дешевой тростью, которую он откуда-то украл, как и все, что на нем было, – есть такие вещи в нашем мире, которые просто так не могут происходить бесследно. Обязательно кто-то и где-то отреагирует, это закон природы, никем и ничем не рушимый, и даже нам с тобой оно не подвластно. Нам! Нам! Самым ненужным, и оттого очень сильным, свободным. Даже мы не в силах срезать с себя петлю, которую мы натянули с рождения, даже не догадываясь об этом. Нас с тобой линчуют, ведь мы, заметь, преступники! Да. Именно так. Ты же сам понимаешь, что тот, кого загоняют в угол, либо погибает, либо делает так, чтобы вместе с ним погибли все. Мы – второй вариант. Иван свернулся калачом, после уткнулся лбом в пол и замер. Внутри что-то закипало, восходило, как восходит ныне мертвое Солнце, но Земля еще помнила свет, который до нее дошел, и было от этого еще совсем везде светло. Однако, всё, что завелось новой силой после затяжной зимы, тут же отошло, как только планету накрыло черной пеленой, и теперь навсегда. Люди ликовали, приняв это за затмение. Жил Темнов на восьмом этаже многоквартирного дома, и был похож на гвоздь, который никто и никогда никуда не вобьет – банально некуда, ведь все, что можно закрепить, закреплено и без него. И валялся он лишним винтиком в далеком ящике, о котором забыть проще простого. И деть его тоже, пожалуй, некуда. Ни соседу он ни нужен, ни тебе. Просто есть и хоть ты захлебнись волной сопротивления такому раскладу – лежишь ты пылью, бесконечным пространством кучи разнообразных букв, которые можно было вертеть, как тебе хотелось. ˙ʁɔqmǝнɐɯɔо oıqvıqu и ˙qvıqu ;ɥsɐpu&ıqɯ ˙ʁɔɯǝʁнǝwоu ǝн иɯɔонmʎɔ ʚ оɹоɯє ɯо оɹǝҺин он ‘оɹоɯɔvоɯ ɐʚqv qmиɓǝƍоu оɯҺ ‘оʞqvоɯɔ хи иmиuɐн ‘иwɐʚʞʎƍ иwиɯє ɔ ıqɯ qɔиƍǝ qɯох. Темнов чем-то был похож на алфавит, который перевернули. Прочесть его возможно, но лишь в том случае, если ты способен отказаться от всего, что тебя до этого окружало и... На самом деле, пора было уже идти дальше. Да! Дальше. Иван поднялся и, сам себе неясно, облокотился об кровать, наблюдая, как в окне все меркнет, тает. – Да, я понимаю тебя, – сказал Петр Иванович, встав перед окном. – Дело трудное и неблагодарное – жить. Я тоже терплю. И тоже мне хочется перегрызть эту стальную цепь, под названием Жизнь, и нестись куда-нибудь туда, в Пустоту, зовущую по ночам, и теребящей днем, который ты, вместе со мной, восемь минут назад уничтожил навсегда. – Ну и к черту, – Темнов выбил локтем окно. – Может, я птица, и никогда этого не знал? И, пусть крыльев у него не было, все же данную теорию им не терпелось проверить. Что может быть лучше – избавляться от таких отягощающих вещей, от всех обязательств на свете, и, в конце концов, вкусить тот неизвестный никому из живых вкус. Ступить на путь Большой Пустоты. Глава 6. «В омут мордой» Все настолько ужасно, что пришлось пробуждать Сверхпса из своего вечной дремы. И давно ведь не дрался этот старый на привязи бездельник. *** Было лето. Жаркое, невыносимое время, когда заняться особенно нечем, и более того – абсолютно ничего не попадалось под руку, чего-нибудь стоящего, настоящего. Он и не искал. Темнов, пережив четвертую попытку прорыва, сидел на крыше. За день она была разогрета, как сковорода, но с каждым часом ближе к полуночи она остывала. Иван, в конце концов, просто лег, и рассматривал появляющиеся звезды, одну за другой. Большая медведица (а это, пожалуй было, единственное созвездие, которое он знал) смотрела на него своими большими глазами и говорила медведице поменьше, что вещи, которые должны произойти – произойдут. Воля Волчищи была велика, наравне с самой всемогущей силой, что существовала во Вселенной, хотя, ставлю собственный литр крови, это всего лишь неуместный синоним. Ведь она и есть Судьба, всезагребущая, жестокая, печальная для всех и каждого. Кроме него. Он вцепился мёртвой хваткой в её бессмертное горло и вкусил той бессмертной силы, которой наделены человеческие боги. Но он ею плевался, выхлебал, как не в себя, весь Млечный Путь, чтобы забыть ко всей Бездне это ужасное посл