- Да уж слыхом-то слыхали, ещё по осени баяли, а всё не знай, верить, не знай - нет! - возразила глупая баба.
Он поглядел на баб с презрением и вздохнул. Из печи вкусно пахло щами. Остро захотелось есть, и он пожалел, что не захватил с собою хоть пареную репину, что ли… Потом от печного тепла он стал задрёмывать. Вполсна учуял, что бабы, понизя голос, гуторят про него и про его матку: «Младшего, вишь, не от свёкра ли и родила!» «Добро, кабы от дедушки!» - подумал он, уже не обижаясь на баб: что с них и взять, полоротых!
Он уже и совсем было заснул, когда в избу вошёл наконец припозднивший Силантий. Бабы засуетились. Хозяйка потянула горшок со щами на стол. Сказала, кивнув в сторону печи:
- Паренёк-то сомлел!
Силантий, подойдя к припечку, толкнул его в бок. Он вздрогнул; всё ещё просыпаясь, по-детски тёр кулаком глаза.
- Сидай к столу!
- Благодарствую! - степенно отозвался он, слезая с печи, и, отдавая поясной поклон, присовокупил: - А только я с нужою к тебе, деинка Силантий! Ченца надо, мниха какого альбо попа. Батя помер. Дедушко наш.
За столом охнули. Бабы враз затормошили его:
- Почто ж не сказал-то, анделы! Не сказал-то пошто!
Его усадили за стол, дали ложку, отрезали хлеба.
- Ты поснидай, поснидай! Да и ночуй! Из утра поедете вон с Силантием вместях!
- Нет! - ответил он. - Малый там у меня один и скотина.
- Матка, поди, доглядат! - возразила было хозяйка.
- Матки нету. Третий день глаз не кажет! - отмолвил он, приканчивая щи.
- Ох вы, родимые! - запричитали теперь уже все бабы. - Да как же жить-то будете? Да горемышные вы сиротинушки!
- Побегай оттоль, побегай! - решительно подсказывала хозяйка. - Хошь и к нам в Загорье перебирайсе!
- Не! - отмотнул он головою, облизав ложку и вставая из-за стола. Сурово, по-взрослому, рек: - Выдюжим. Набегалиси.
Он вновь в пояс поклонил хозяину с хозяйкою, сказал:
- Спаси Бог за хлеб, за соль!
Натянул зипун и примолвил, берясь за шапку:
- Дак ты, деинка Силантий, не забудь, привези ченца!
- Што ты, малой! Не сумлевай! Из утра беспременно - всё брошу! Духом примчу! К пабедью али так к паужину сожидай!
Хозяйка кинулась с гостинцем. Приняв печево, он опять воздал поклон, запоясал туже зипун и натянул шапку.
Уже когда вышли за порог, он остерёг хозяина (не хотел баять при бабах):
- Ты, деинка Силантий, повезёшь ченца, дак на Манькино займище правь. Ручей разлило - страсть! Я даве едва коня не утопил!
Ночь уже вошла в полную силу. Медленно мерцали звёзды. Молодой месяц только-только выплывал из-за тонких туч. Конь дремал, свеся голову. Охлопав коня по шее, он начал запрягать. Силантий вынес беремя сена, уложил в сани. Пошёл открывать ворота, примолвил:
- В Манькином займище по ночам, слышь, водит, не заблуди, тово!
- Ладно, деинка, конь-от дом почует - дойдёт!
В темноте, почти ощупью, он прыгнул в сани и подобрал вожжи. Скоро приблизился луг с оставшими копнами и прежняя поскотина. Он ощупью отокрыл, ощупью задвинул заворы и, вновь взвалясь в сани, устремил в лесную чащобу, в сумрак и ночь.
Конь рысил, пофыркивая и сторожко внимая лесным шорохам. Представив себе, как братишка сидит сейчас недвижимо перед мёртвым дедушкой, глазёнки в слезах, и как обрадует его возвращению и гостинцу, он ощупал дарёный калач за пазухою и улыбнулся в темноте.
Приношу благодарность молодому историку Н. Я. Серовой, любезно приславшей мне свои работы (ещё не опубликованные) «О куплях Ивана Калиты», «Гений Москвы» (краткая монография о Калите) и «Владимирское предгосударство», позволившие мне глубже разобраться в очень непростой политической деятельности князя Ивана.
Вновь и опять приношу глубокую благодарность профессору Л. Н. Гумилёву за целый ряд ценнейших указаний как конкретного, так и общетеоретического характера, без коих книга моя вряд ли могла бы даже и состояться.
Д. Балашов
Борис Евгеньевич Тумасов
РУСЬ ЗАЛЕССКАЯ
Часть первая
Глава 1
княжьих хоромах пахнет терпкой сосной, берёзовыми дровами. В опочивальне душно. А за окном декабрь вьюжит, свистит. Князь Иван Данилович, засунув ладонь за ворот льняной исподней рубахи, потирает волосатую грудь, тяжело дышит.
- Велел топить меньше, - ворчит он, ловя открытым ртом воздух, - ин нет, нажарили.
Надев на босу ногу короткие, по щиколотку, валенки, он не торопясь подошёл к оконцу, подышал на слюду и, потерев пальцем лёд, глянул одним глазом на улицу. Тёмная ночь, и до рассвета ещё далеко. Иван Данилович пригладил пятерней кудрявую бороду, промолвил задумчиво:
- Время-то какое смутное… - И его лицо стало пасмурным. - Того и гляди, либо Орда на Москву пойдёт, либо какой князишко удачи попытает. Так и держи ухо востро.
Время от времени сквозь завывание ветра от Троицких ворот доносится в опочивальню окрик дозорного: «Москва-а-а!» Его подхватывают другие, и от одной сторожевой башни к другой несётся: «Москва! Москва!»
Ещё раз глянув в темноту, Иван Данилович отошёл от оконца, поправил светильник. От дыхания пламя качнулось, закачалась и большая тень на стене.
- Что-то брата нет. Давно пора б воротиться… Не случилось ли какого лиха? В Орде всего жди.
В уединении князь любил поразмыслить вслух, поговорить. А ум человеческий устроен удивительно. Он способен возвращать старое, забегать на много лет вперёд.
Думать Ивану Даниловичу было о чём. Вот уже больше восьмидесяти лет лежит на Руси тяжёлым грузом страшное иго. Собирают ханские баскаки дань обильную, угоняют в полон русских людей.
И не видно этому конца, потому что нет среди русских князей единства. Разошлись они по своим вотчинам, враждуют между собой, а ханам того и надобно.
Иван Данилович ходит из угла в угол. Опочивальня тесная, низкая. Высокому, дородному князю стоит протянуть руку - и достанет подволока. В оконце сыпнуло снежной порошей. Иван Данилович, откинув полог, сел на широкую деревянную кровать. В горле пересохло от жары. Не поднимаясь, достал с треногого столика ковш е квасом, выпил большими глотками. В нос ударило ржаным хлебом, от резкости перехватило дыхание.
- Добрый квас! - Иван Данилович вытер ладонью усы, со стуком поставил ковшик, снял валенки. Босые ноги утонули в меховой медвежьей полости, расстеленной у кровати. Снова вспомнил о брате. - Эх, братец Юрий, нелегко тебе, коли ты в дороге. Ишь как вьюжит А коли ты ещё в Орде, то спаси тя Господи от ханском немилости.
Тревожно прокричал дозорный: «Гляди-и-и!» В опочивальню ворвалось: «…дии!» Иван Данилович насторожился, почудился скрип отворяемых кремлёвских ворот. Одним прыжком он очутился у оконца, припал ухом и слюде. Теперь уже ясно можно было услышать глухой стук копыт, скрип санного полоза. Догадался: в Кремль вступила дружина.
- Князь Юрий воротился!
Княжьи хоромы ожили, загудели. Иван Данилович поспешно одевался, когда в опочивальню с шумом вошёл воевода князя Юрия.
В бобровой шубе и собольей шапке, он заслонил пи бою дверь, надвинулся на Ивана Даниловича. На бледном лице через всю щёку алел старый шрам. Ледяные сосульки на усах оттаяли, мелкими каплями стекали по бороде. Потупив глаза, воевода тяжело, по-медвежьи переминался с ноги на ногу. От предчувствия непоправимой беды у Ивана Даниловича заныло сердце.
- Ну? - только и спросил он.
- Князь, - глухо вымолвил воевода, - не стало князя Юрия.
- Что говоришь? - шёпотом переспросил Иван Данилович. Он подошёл к воеводе, рывком подтащил к столику, - Говори, Фёдор, как князя не уберёг? - Испарина покрыла виски, он тяжело дышал.